Заболоцкий направление в литературе. Николай заболоцкий. Становление, репрессии и расцвет творчества

08.01.2022Рубрика: Отделка

В.А. Зайцев

Николай Алексеевич Заболоцкий (1903-1958) - выдающийся русский поэт, человек нелегкой судьбы, прошедший сложный путь художественных исканий. Его самобытное и многообразное творчество обогатило отечественную поэзию, особенно в сфере философской лирики, и заняло прочное место в поэтической классике XX в.

Склонность к писанию стихов обнаружилась у будущего поэта еще в детстве и в школьные годы. Но серьезные занятия поэзией приходятся на начало двадцатых, когда Заболоцкий учился - сначала в Московском университете, а затем в Педагогическом институте им. А.И. Герцена в Петрограде. В «Автобиографии» об этом периоде сказано: «Много писал, подражая то Маяковскому, то Блоку, то Есенину. Собственного голоса не находил».

На протяжении 20-х гг. поэт проходит путь интенсивных духовных поисков и художественного эксперимента. От юношеских стихотворений 1921 г. («Сизифово Рождество», «Небесная Севилья», «Сердце-пустырь»), несущих следы влияний разнородных поэтических школ - от символизма до футуризма, он приходит к обретению творческой самобытности. К середине десятилетия одно за другим создаются его оригинальные стихотворения, впоследствии составившие первую книгу.

В эту пору Н. Заболоцкий вместе с молодыми ленинградскими поэтами «левой» ориентации (Д. Хармсом, А. Введенским, И. Бехтеревым и другими) организовали «Объединение реального искусства» («Обериу»), Заболоцкий принимал участие в составлении программы и декларации группы, несомненно вкладывая в само ее название собственный смысл: «Обериу» - “Объединение единственно реалистического искусства, а «у» - это украшательство, которое мы себе позволяли”. Войдя в объединение, Заболоцкий больше всего стремился сохранять самостоятельность, возводя в основной принцип «творческую свободу членов содружества».

В 1929 г. вышла первая книга Заболоцкого «Столбцы», включившая 22 стихотворения 1926-1928 гг. Она сразу привлекла внимание читателей и критиков, вызвала разноречивые отклики: с одной стороны, серьезные положительные рецензии Н. Степанова, М. Зенкевича и других, отмечавших приход нового поэта со своим оригинальным видением мира, с другой - грубые, разносные статьи под характерными названиями: «Система кошек», «Система девок», «Распад сознания».

Что же вызвало такую неоднозначную реакцию? В стихах «Столбцов» проявилось резко индивидуальное и остраненное восприятие автором современной ему действительности. Сам поэт позже писал, что темой его стихов был глубоко чуждый и враждебный ему «хищнический быт всякого рода дельцов и предпринимателей», «сатирическое изображение этого быта». Острая антимещанская направленность ощущается во многих стихотворениях книги («Новый быт», «Ивановы», «Свадьба», «Обводный канал», «Народный дом»). В изображении мира мещан возникают черты абсурдизма, реалистическая конкретность соседствует с гиперболизацией и алогизмом образов.

Открывало книгу стихотворение «Красная Бавария», в названии которого зафиксированы характерные реалии того времени: так назывался известный пивной бар на Невском. С первых строк возникает предельно конкретное, живое и пластическое изображение обстановки этого заведения:

В глуши бутылочного рая, где пальмы высохли давно, - под электричеством играя, в бокале плавало окно; оно на лопастях блестело, потом садилось, тяжелело; над ним пивной дымок вился... Но это описать нельзя.

Автор в известной степени, в соответствии с самохарактеристикой, данной им в «Декларации» обериутов, предстает здесь как «поэт голых конкретных фигур, придвинутых вплотную к глазам зрителя». В развертывающемся далее описании пивной и ее завсегдатаев последовательно нарастают внутренняя напряженность, динамика и все большее обобщение. Вместе с поэтом мы видим, как «в том бутылочном раю/ сирены дрогли на краю/ кривой эстрады», как «вертятся двери на цепочках,/ спадает с лестницы народ,/ трещит картонною сорочкой,/ с бутылкой водит хоровод», как «мужчины тоже все кричали,/ они качались по столам,/ по потолкам они качали/ бедлам с цветами пополам...» Все усиливается ощущение бессмысленности и абсурда происходящего, из бытовой конкретики возникает всеобщая фантасмагория, которая выплескивается на улицы города: «Глаза упали, точно гири,/ бокал разбили - вышла ночь...» И перед читателем вместо «глуши бутылочного рая» уже встает «...за окном - в глуши времен... Невский в блеске и тоске...» Обобщенные суждения такого рода встречаются и в других стихах: «И всюду сумасшедший бред...» («Белая ночь»).

Об остром неприятии мещанского мира говорит сам характер метафор и сравнений: «...жених, проворен нестерпимо,/ к невесте лепится ужом» («Новый быт»), «в железных латах самовар/ шумит домашним генералом» («Ивановы»), «Прямые лысые мужья/ сидят, как выстрел из ружья», «огромный дом, виляя задом,/ летит в пространство бытия» («Свадьба»), «Фонарь, бескровный, как глиста,/ стрелой болтается в кустах» («Народный дом») и др.

Выступая в 1936 г. в дискуссии о формализме и вынужденно соглашаясь с обвинениями критики в адрес его экспериментальных стихов, Заболоцкий не отказывался от сделанного им в начале пути и подчеркивал: “«Столбцы» научили меня присматриваться к внешнему миру, пробудили во мне интерес к вещам, развили во мне способность пластически изображать явления. В них удалось мне найти некоторый секрет пластических изображений”.

Секреты пластической изобразительности постигались поэтом не ради чисто художественного эксперимента, а в русле освоения жизненного содержания, а также опыта литературы и других смежных искусств. В этом плане интересна яркая миниатюра «Движение» (декабрь 1927 г.), построенная на отчетливом контрасте статично-живописной первой и динамической второй строфы:

Сидит извозчик, как на троне, из ваты сделана броня, и борода, как на иконе, лежит, монетами звеня.

А бедный конь руками машет, то вытянется, как налим, то снова восемь ног сверкают в его блестящем животе.

Превращение коня в фантастическое животное, обладающее руками и удвоенным количеством ног, дает толчок воображению читателя, в представлении которого оживает кажущаяся поначалу монументально-недвижной картина. О том, что Заболоцкий последовательно искал наиболее выразительных художественных решений в изображении движения, говорит написанное вскоре стихотворение «Пир» (январь 1928 г.), где мы находим динамическую зарисовку: «А конь струится через воздух,/ спрягает тело в длинный круг/ и режет острыми ногами/ оглобель ровную тюрьму».

Книга «Столбцы» стала заметной вехой не только в творчестве Заболоцкого, но и в поэзии того времени, оказав влияние на художественные поиски многих поэтов. Острота социальной и нравственной проблематики, соединение пластической изобразительности, одического пафоса и гротескно-сатирического стиля придавали книге своеобразие и определили диапазон художественных возможностей автора.

О ней немало написано. Исследователи справедливо связывают художественные поиски Заболоцкого и поэтический мир «Столбцов» с опытом Державина и Хлебникова, живописью М. Шагала и П. Филонова, наконец, с «карнавальной» стихией Ф. Рабле. На этот мощный культурный пласт опиралось творчество поэта в его первой книге.

Однако Заболоцкий не ограничивался темой быта и жизни города. В не вошедших в первую книгу стихотворениях «Лицо коня», «В жилищах наших» (1926), «Прогулка», «Меркнут знаки Зодиака» (1929) и др. зарождается и получает художественно-философскую трактовку тема природы, которая становится важнейшей в творчестве поэта в следующее десятилетие. Животные и явления природы в них одухотворяются:

Лицо коня прекрасней и умней.
Он слышит говор листьев и камней.
Внимательный! Он знает крик звериный
И в ветхой роще рокот соловьиный.
И конь стоит, как рыцарь на часах,
Играет ветер в легких волосах,
Глаза горят, как два огромных мира,
И грива стелется, как царская порфира.

Поэт видит все явления природы живыми, несущими в себе человеческие черты: «Речка девочкой невзрачной/ Притаилась между трав...»; «Каждый маленький цветочек/ Машет маленькой рукой»; наконец, «И смеется вся природа,/ Умирая каждый миг» («Прогулка»).

Именно в этих произведениях истоки натурфилософской тематики в лирике и поэмах Заболоцкого 30-50-х гг., его размышлений о взаимоотношениях человека и природы, трагических противоречиях бытия, жизни и смерти, проблеме бессмертия.

На формировании философско-художественных взглядов и концепций Заболоцкого сказалось воздействие трудов и идей В. Вернадского, Н. Федорова, особенно К. Циолковского, с которым он находился в это время в активной переписке. Мысли ученого о месте человечества во Вселенной, несомненно, остро волновали поэта. Кроме того, на его мировоззрении отчетливо сказалось давнишнее увлечение творчеством Гёте и Хлебникова. Как говорил сам Заболоцкий: «В это время я увлекался Хлебниковым, и его строки:

Я вижу конские свободы И равноправие коров... -

глубоко поражали меня. Утопическая мысль о раскрепощении животных нравилась мне».

В поэмах «Торжество Земледелия» (1929-1930), «Безумный волк» (1931) и «Деревья» (1933) поэт шел путем напряженных социально-философских и художественных исканий, в частности он был окрылен идеей «раскрепощения» животных, обусловленной глубокой верой в существование разума в природе, во всех живых существах.

Спроецированная на условия развернувшейся в стране коллективизации, получившая воплощение в авторских размышлениях и философских беседах действующих лиц его поэм-диспутов, эта вера вызвала непонимание и резкие критические нападки. Поэмы подверглись жестокому разносу в статьях «Под маской юродства», «Юродствующая поэзия и поэзия миллионов» и др.

Несправедливые оценки и заушательский тон критики отрицательно сказались на творчестве поэта. Он почти перестал писать и одно время занимался главным образом переводческой деятельностью. Однако стремление проникнуть в тайны бытия, художественно-философское осмысление мира в его противоречиях, раздумья о человеке и природе продолжали волновать его, составляя содержание многих произведений, в числе которых завершенная в 40-е гг. поэма «Лодейников», фрагменты которой были написаны в 1932-1934 гг. Героя, носящего автобиографические черты, мучит контраст между мудрой гармонией жизни природы и ее зловещей, звериной жестокостью:

Лодейников прислушался. Над садом шел смутный шорох тысячи смертей. Природа, обернувшаяся адом, свои дела вершила без затей. Жук ел траву, жука клевала птица, хорек пил мозг из птичьей головы, и страшно перекошенные лица ночных существ смотрели из травы. Природы вековечная давильня соединяла смерть и бытие в единый клуб. Но мысль была бессильна соединить два таинства ее.

(«Лодейников в саду», 1934)

В осмыслении природного и человеческого бытия отчетливо звучат трагические ноты: «На безднах мук сияют наши воды,/ на безднах горя высятся леса!» (Кстати, в редакции 1947 г. эти строки были переделаны и сглажены почти до полной нейтральности: «Так вот о чем шумят во мраке воды,/ О чем, вздыхая, шепчутся леса!» И безусловно прав сын поэта Н.Н. Заболоцкий, так прокомментировавший эти стихи начала 30-х гг.: «В описании «вековечной давильни» природы косвенно отразилось и восприятие поэтом социальной обстановки в стране»).

В лирике Заболоцкого середины 30-х гг. не раз возникают социальные мотивы (стихотворения «Прощание», «Север», «Горийская симфония», опубликованные тогда в центральной прессе). Но все же основная направленность его поэзии - философская. В стихотворении «Вчера о смерти размышляя...» (1936), преодолевая «нестерпимую тоску разъединенья» с природой, поэт слышит и пенье вечерних трав, «и речь воды, и камня мертвый крик». В этом живом звучании он улавливает и различает голоса любимых поэтов (Пушкина, Хлебникова) и сам без остатка растворяется в окружающем мире: «...и сам я был не детище природы,/ но мысль ее! Но зыбкий ум ее!»

Стихотворения «Вчера о смерти размышляя...», «Бессмертие» (позднее получившее название «Метаморфозы») свидетельствуют о пристальном внимании поэта к вечным вопросам бытия, остро волновавшим классиков русской поэзии: Пушкина, Тютчева, Баратынского. В них он пытается решить проблему личного бессмертия:

Как все меняется! Что было раньше птицей -
Теперь лежит написанной страницей;
Мысль некогда была простым цветком;
Поэма шествовала медленным быком;
А то, что было мною, то, быть может,
Опять растет и мир растений множит.
(«Метаморфозы»)

Во «Второй книге» (1937) восторжествовала поэзия мысли. Произошли существенные изменения в поэтике Заболоцкого, хотя найденный им еще в «Столбцах» секрет «пластических изображений» получил здесь явное и весьма выразительное воплощение, например, в таких впечатляющих картинах стихотворения «Север»:

Где люди с ледяными бородами,
Надев на голову конический треух,
Сидят в санях и длинными столбами
Пускают изо рта оледенелый дух;
Где лошади, как мамонты в оглоблях,
Бегут урча; где дым стоит на кровлях,
Как изваяние, пугающее глаз...

Несмотря на кажущиеся благоприятными внешние обстоятельства жизни и работы Заболоцкого (выход книги, высокая оценка его перевода «Витязя в тигровой шкуре» Ш. Руставели, начало работы над стихотворными переложениями «Слова о полку Игореве» и другие творческие планы), его подстерегала беда. В марте 1938 г. он был незаконно арестован органами НКВД и после жесточайшего допроса, продолжавшегося четверо суток, и содержания в тюремной психиатрической больнице получил пятилетний срок исправительно-трудовых работ.

С конца 1938 и до начала 1946 г. Заболоцкий пробыл в лагерях Дальнего Востока, Алтайского края, Казахстана, трудился в тяжелейших условиях на лесоповале, взрывных работах, строительстве железнодорожной магистрали и лишь благодаря счастливому стечению обстоятельств смог устроиться чертежником в проектное бюро, что и спасло ему жизнь.

Это было десятилетие вынужденного молчания. С 1937 по 1946 г. Заболоцкий написал лишь два стихотворения, развивающих тему взаимоотношений человека и природы («Лесное озеро» и «Соловей»). В последний год Великой Отечественной войны и первое послевоенное время он возобновляет работу над художественным переводом «Слова о полку Игореве», сыгравшую важную роль в возвращении его к собственному поэтическому творчеству.

Послевоенная лирика Заболоцкого отмечена расширением тематического и жанрового диапазона, углублением и развитием социально-психологических, нравственно-гуманистических и эстетических мотивов. Уже в первых стихах 1946 г.: «Утро», «Слепой», «Гроза», «Бетховен» и др. - как бы распахнулись открывшиеся горизонты новой жизни и вместе с тем сказался опыт жестоких испытаний.

Стихотворение «В этой роще березовой» (1946), все пронизанное лучами утреннего солнца, несет в себе заряд высокой трагедийности, нестихающей боли личных и всенародных бедствий и утрат. Трагический гуманизм этих строк, их выстраданная гармония и общечеловеческое звучание оплачены муками, которые испытал от произвола и беззаконий сам поэт:

В этой роще березовой,
Вдалеке от страданий и бед,
Где колеблется розовый
Немигающий утренний свет,
Где прозрачной лавиною
Льются листья с высоких ветвей, -
Спой мне, иволга, песню пустынную,
Песню жизни моей.

Эти стихи - о жизни и судьбе все вынесшего, но не сломленного и не изверившегося человека, об опасных, подступивших, быть может, к последней черте путях человечества, о трагической сложности времени, проходящего через людское сердце и душу. В них - горький жизненный опыт самого поэта, отзвук прошедшей войны и предостережение о возможной гибели всего живого на планете, опустошенной атомным вихрем, глобальными катастрофами («...Содрогаются атомы,/ Белым вихрем взметая дома... Ты летишь над обрывами,/ Над руинами смерти летишь... И смертельное облако тянется/ Над твоей головой»).

Перед нами встает провидчески, всеобъемлюще осмысленная вселенская катастрофа и - беззащитность всего живущего на земле перед грозными, хаотичными, не подвластными человеку силами. И все-таки эти строки несут в себе свет, очищение, катарсис, оставляя в человеческом сердце луч надежды: «За великими реками/ Встанет солнце... И тогда в моем сердце разорванном/ Голос твой запоет».

В послевоенные годы Заболоцкий пишет такие замечательные стихотворения, как «Слепой», «Я не ищу гармонии в природе», «Воспоминание», «Прощание с друзьями». Последнее посвящено памяти А. Введенского, Д. Хармса, Н. Олейникова и других товарищей по группе «Обериу», ставших в 30-е гг. жертвами сталинских репрессий. Стихи Заболоцкого отмечены впечатляющей поэтической конкретностью, пластикой и живописностью образа и одновременно - глубоким социальным и философским осмыслением проблем быта и бытия, природы и искусства.

Не свойственные официальной доктрине признаки гуманизма - жалость, милосердие, сострадание - отчетливо видны в одном из первых послевоенных стихотворений Заболоцкого «Слепой». На фоне поднимающегося к небу «ослепительного дня», буйно цветущей в весенних садах сирени внимание поэта приковано к старику «с опрокинутым в небо лицом», вся жизнь которого - «как большая привычная рана» и который, увы, никогда не откроет «полумертвых очей». Глубоко личностное восприятие чужого несчастья неотделимо от философского осмысления, рождающего строки:

И боюсь я подумать,
Что где-то у края природы
Я такой же слепец
С опрокинутым в небо лицом.
Лишь во мраке души
Наблюдаю я вешние воды,
Собеседую с ними
Только в горестном сердце моем.

Искреннее сочувствие людям, шагающим «сквозь тысячи бед», стремление разделить их горе и тревоги вызвали к жизни целую галерею стихотворений («Прохожий», «Неудачник», «В кино», «Некрасивая девочка», «Старая актриса», «Где-то в поле возле Магадана», «Смерть врача» и др.). Их герои очень различны, но при всем многообразии людских характеров и авторского отношения к ним здесь превалируют два мотива, вбирающие авторскую концепцию гуманизма: «Бесконечно людское терпенье,/ Если в сердце не гаснет любовь» и «Человеческой силе/ Не положен предел...»

В творчестве Заболоцкого 50-х гг., наряду с лирикой природы и философскими раздумьями, интенсивно разрабатываются жанры построенного на сюжете стихотворного рассказа и портрета - от написанных еще в 1953-1954 гг. стихотворений «Неудачник», «В кино» до созданных в последний год жизни - «Генеральская дача», «Железная старуха».

В своеобразном стихотворном портрете «Некрасивая девочка» (1955) Заболоцкий ставит философско-эстетическую проблему - о сущности красоты. Рисуя образ «некрасивой девочки», «бедной дурнушки», в сердце которой живет «чужая радость так же, как своя», автор всей логикой поэтической мысли подводит читателя к выводу о том, «что есть красота»:

И пусть черты ее нехороши И нечем ей прельстить воображенье, - Младенческая грация души Уже сквозит в любом ее движенье.

А если это так, то что есть красота И почему ее обожествляют люди?

Сосуд она, в котором пустота, Или огонь, мерцающий в сосуде?

Прелесть и обаяние этого стихотворения, раскрывающего «чистый пламень», который горит в глубине души «некрасивой девочки», в том, что Заболоцкий сумел показать и поэтически утвердить подлинную духовную красоту человека - то, что было постоянным предметом его размышлений на протяжении 50-х гг. («Портрет», «Поэт», «О красоте человеческих лиц», «Старая актриса» и др.).

Интенсивно разрабатываемые в позднем творчестве Заболоцкого социальные, нравственные, эстетические мотивы не вытеснили важнейшую его философскую тему человека и природы. Важно подчеркнуть, что теперь поэт занял отчетливую позицию по отношению ко всему, что связано с вторжением в природу, ее преображением и т.п.: «Человек и природа - это единство, и говорить всерьез о каком-то покорении природы может только круглый дуралей и дуалист. Как могу я, человек, покорять природу, если сам я есть не что иное, как ее разум, ее мысль? В нашем быту это выражение «покорение природы» существует лишь как рабочий термин, унаследованный из языка дикарей». Вот почему в его творчестве второй половины 50-х гг. с особой глубиной раскрыто единство человека и природы. Эта мысль проходит через всю образную структуру стихов Заболоцкого.

Так, написанное на основе впечатлений от поездки в Грузию стихотворение «Гомборский лес» (1957) отличается яркой живописностью, музыкальностью образов. Здесь и «киноварь с охрой на листьях», и «клен в озаренье и в зареве бук», и подобные «арфам и трубам кусты» и т.д. Сама поэтическая ткань, эпитеты и сравнения отмечены повышенной экспрессивностью, буйством красок и ассоциаций из сферы искусства («В кизиловой роще кровавые жилы/ Топорщил кустарник...»; «...дуб бушевал, как Рембрандт в Эрмитаже,/ А клен, как Мурильо, на крыльях парил»), И вместе с тем эта пластическая и живописная изобразительность неотделима от пристальной мысли художника, проникнутой лирическим чувством причастности к природе:

Я сделался нервной системой растений,
Я стал размышлением каменных скал,
И опыт осенних моих наблюдений
Отдать человечеству вновь пожелал.

Восхищение роскошными южными пейзажами не отменяло давних и стойких пристрастий поэта, писавшего о себе: «Я воспитан природой суровой...» Еще в 1947 г. в стихотворении «Я трогал листы эвкалипта», навеянном грузинскими впечатлениями, он не случайно связывает свои симпатии, боль и печаль с другими, гораздо более родными сердцу видениями:

Но в яростном блеске природы
Мне снились московские рощи,
Где синее небо бледнее,
Растенья скромнее и проще.

В поздних стихах поэта осенние пейзажи родины нередко тоже видятся ему в экспрессивно-романтических тонах, реализуются в образах, отмеченных пластикой, динамичностью, острым психологизмом: «Целый день осыпаются с кленов/ Силуэты багровых сердец... Пламя скорби свистит под ногами,/ Ворохами листвы шевеля» («Осенние пейзажи»). Но, пожалуй, с особой силой «очарованье русского пейзажа» ему удается передать, пробившись через плотную завесу обыденности и по-новому увидев и изобразив это на первый взгляд «царство тумана и морока», на самом деле полное особой красоты и тайной прелести.

Стихотворение «Сентябрь» (1957) - пример одушевления пейзажа. Решению этой художественной задачи служат сравнения, эпитеты, олицетворения - все компоненты поэтической структуры. Интересна диалектика развития образа-переживания (соотношение мотивов непогоды и солнца, увядания и расцвета, переход ассоциаций из сферы природы в мир человека и обратно). Пробившийся сквозь дождевые облака луч солнца осветил куст орешника и вызвал у поэта целый поток ассоциаций-размышлений:

Значит, даль не навек занавешена Облаками и, значит, не зря,
Словно девушка, вспыхнув, орешина Засияла в конце сентября.
Вот теперь, живописец, выхватывай Кисть за кистью, и на полотне
Золотой, как огонь, и гранатовой Нарисуй эту девушку мне.
Нарисуй, словно деревце, зыбкую Молодую царевну в венце
С беспокойно скользящей улыбкою На заплаканном юном лице.

Тонкое одухотворение пейзажа, спокойная, раздумчивая интонация, взволнованность и вместе сдержанность тона, красочность и мягкость рисунка создают обаяние этих стихов.

С ювелирной точностью подмечая детали, запечатлевая мгновенья жизни природы, поэт воссоздает ее живой и цельный в своей постоянной, текучей изменчивости облик. В этом смысле характерно стихотворение «Вечер на Оке»:

И чем ясней становятся детали Предметов, расположенных вокруг,
Тем необъятней делаются дали Речных лугов, затонов и излук.
Горит весь мир, прозрачен и духовен, Теперь-то он поистине хорош,
И ты, ликуя, множество диковин В его живых чертах распознаешь.

Заболоцкий умел тонко передавать одухотворенность мира природы, раскрывать гармонию человека с ней. В поздней лирике он шел к новому и своеобразному синтезу философского раздумья и пластического изображения, поэтической масштабности и микроанализа, постигая и художественно запечатлевая связь современности, истории, «вечных» тем. Среди них особое место занимает в его позднем творчестве тема любви.

В 1956-1957 гг. поэт создает лирический цикл «Последняя любовь», состоящий из 10 стихотворений. В них развертывается драматическая история взаимоотношений уже немолодых людей, чье чувство прошло нелегкие испытания.

Глубоко личные любовные переживания неизменно проецируются в этих стихах на жизнь окружающей природы. В теснейшем слиянии с ней видится поэту то, что происходит в его собственном сердце. И потому уже в первом стихотворении «букет чертополоха» несет в себе отсветы вселенной: «Эти звезды с острыми концами,/ Эти брызги северной зари/... Это тоже образ мирозданья...» (выделено нами. - В.З.). И одновременно это конкретнейший, пластический и одухотворенный образ уходящего чувства, неизбежного расставания с любимой женщиной: «...Где пучки цветов, кровавоглавы,/ Прямо в сердце врезаны мое»; «И простерся шип клинообразный/ В грудь мою, и уж в последний раз/ Светит мне печальный и прекрасный/ Взор ее неугасимых глаз».

И в других стихотворениях цикла, наряду с прямым, непосредственным выражением любовного чувства («Признание», «Клялась ты – до гроба...»), оно возникает и отраженно - в самих пейзажных картинах, живых деталях окружающей природы, в которых поэту видится «целый мир ликованья и горя» («Морская прогулка»). Одно из самых впечатляющих и выразительных в этом плане стихотворений - «Можжевеловый куст» (1957):

Я увидел во сне можжевеловый куст,
Я услышал вдали металлический хруст,
Аметистовых ягод услышал я звон,
И во сне, в тишине, мне понравился он.
Я почуял сквозь сон легкий запах смолы.
Отогнув невысокие эти стволы,
Я заметил во мраке древесных ветвей
Чуть живое подобье улыбки твоей.

В этих стихах удивительно сочетаются предельная реалистическая конкретность зримых, слышимых, воспринимаемых всеми чувствами примет и деталей обычного, казалось бы, природного явления и особая зыбкость, изменчивость, импрессионистичность видений, впечатлений, воспоминаний. И сам привидевшийся поэту во сне куст можжевельника становится емким и многомерным образом-олицетворением, вобравшим в себя давнюю радость и сегодняшнюю боль уходящей любви, ускользающий облик любимой женщины:

Можжевеловый куст, можжевеловый куст,
Остывающий лепет изменчивых уст,
Легкий лепет, едва отдающий смолой,
Проколовший меня смертоносной иглой!

В заключительных стихотворениях цикла («Встреча», «Старость») драматическая жизненная коллизия разрешается, и на смену мучительным переживаниям приходит чувство просветленности и умиротворения. Неугасим в памяти «животворный свет страданья» и мелькающий редкими зарницами «отдаленный слабый свет» счастья, но, главное, все самое тяжелое позади: «И только души их, как свечи,/ Струят последнее тепло».

Поздний период творчества Заболоцкого отмечен напряженными творческими исканиями. В 1958 г., обратившись к исторической тематике, он создает своеобразную поэму-цикл «Рубрук в Монголии», основанную на реальном факте предпринятого французским монахом в XIII в. путешествия через просторы тогдашней Руси, заволжских степей и Сибири в страну монголов. В воссозданных силой творческого воображения поэта реалистических картинах жизни и быта азиатского средневековья, в самой поэтике произведения происходит своеобразная встреча современности и далекого исторического прошлого. При создании поэмы, замечает сын поэта, «Заболоцкий руководствовался не только тщательно изученными им записками Рубрука, но и собственными воспоминаниями о передвижениях и жизни на Дальнем Востоке, в Алтайском крае, Казахстане. Способность поэта одновременно ощущать себя в разных временных эпохах - самое удивительное в стихотворном цикле о Рубруке».

В последний год жизни Заболоцкий пишет немало лирических стихотворений, в числе которых «Зеленый луч», «Ласточка», «Подмосковные рощи», «На закате», «Не позволяй душе лениться...». Он переводит обширный (около 5 тыс. строк) цикл сказаний сербского эпоса и договаривается с издательством о переводе народного эпоса Германии «Песнь о Нибелунгах». В его планах и работа над большой философско-исторической трилогией... Но этим творческим замыслам уже не было суждено осуществиться.

При всем многообразии творчества Заболоцкого следует подчеркнуть единство и цельность его художественного мира. Художественно-философское осмысление противоречий бытия, углубленные раздумья о человеке и природе в их взаимодействии и единстве, своеобразное поэтическое воплощение современности, истории, «вечных» тем составляют основу этой цельности.

Творчество Заболоцкого в основе своей глубоко реалистично. Но это не лишает его постоянного стремления к художественному синтезу, к соединению средств реализма и романтики, сложно-ассоциативного, условно-фантастического, экспрессивно-метафорического стиля, открыто проявившегося в ранний период и сохранившегося в глубине поздних стихов и поэм.

Выделяя в классическом наследии Заболоцкого «прежде всего реализм в широком смысле слова», А. Македонов подчеркивал: «Этот реализм включает в себя и богатство форм и методов жизнеподобия, вплоть до того, что Пушкин называл «фламандской школы пестрым сором», и богатство форм гротескного, гиперболического, сказочного, условного, символического воспроизведения действительности, и главное во всех этих формах - стремление к наиболее глубокому и обобщающему, многозначному в нее проникновению, во всей полноте, многообразии духовных и чувственных форм бытия». Это во многом определяет своеобразие поэтики и стиля Заболоцкого.

В программной статье «Мысль-Образ-Музыка» (1957), обобщая опыт своей творческой жизни, подчеркивая, что «сердце поэзии - в ее содержательности», что «поэт работает всем своим существом», Заболоцкий так формулирует ключевые понятия своей целостной поэтической системы: «Мысль - Образ - Музыка - вот идеальная тройственность, к которой стремится поэт». Эта искомая гармония находит воплощение во многих его стихах.

В творчестве Заболоцкого несомненно обновление и развитие традиций русской поэтической классики, и в первую очередь философской лирики XVIII-XIX вв. (Державина, Баратынского, Тютчева). С другой стороны, с самого начала своей творческой деятельности Заболоцкий активно осваивал опыт поэтов XX в. (Хлебникова, Мандельштама, Пастернака и других).

Относительно увлечения живописью и музыкой, которое отчетливо сказалось не только в самой поэтической ткани его произведений, но и в прямом упоминании в них имен ряда художников и музыкантов («Бетховен», «Портрет», «Болеро» и др.), сын поэта писал в воспоминаниях «Об отце и о нашей жизни»: «К живописи отец всегда относился с большим интересом. Хорошо известна его склонность к таким художникам, как Филонов, Брейгель, Руссо, Шагал». В тех же воспоминаниях среди любимых композиторов Заболоцкого названы Бетховен, Моцарт, Лист, Шуберт, Вагнер, Равель, Чайковский, Прокофьев, Шостакович.

Заболоцкий показал себя великолепным мастером поэтического перевода. Образцовыми стали его стихотворные переложения «Слова о полку Игореве» и «Витязя в тигровой шкуре» Ш. Руставели, переводы из грузинской классической и современной поэзии, из украинских, венгерских, немецких, итальянских поэтов.

Жизненный и творческий путь Н.А. Заболоцкого по-своему отразил трагические судьбы русской литературы и русских писателей в XX в. Органически впитав огромные пласты отечественной и мировой культуры, Заболоцкий унаследовал и развил достижения русской поэзии, в частности и в особенности философской лирики - от классицизма и реализма до модернизма. Он соединил в своем творчестве лучшие традиции литературы и искусства прошлого с самым смелым новаторством, характерным для нашего столетия, по праву заняв место в ряду его поэтов-классиков.

Л-ра: Русская словесность. – 1997. – № 2. – С. 38-46.

Ключевые слова: Николай Заболоцкий,критика на творчество Николая Заболоцкого,критика на стихи Николая Заболоцкого,анализ творчества Николая Заболоцкого,скачать критику,скачать анализ,скачать бесплатно,русская литература 20 века

Заболоцкий Николай Алексеевич (1903 - 1958) - советский поэт, переводчик. Много писал для детей, осуществлял переводы зарубежных авторов.

Николай Заболоцкий родился вблизи Казани 24 апреля (7 мая) 1903 года. Отец мальчика был агрономом, мать - учительница. Впечатления от детства, проведенного в деревенской атмосфере, ярко отразились в стихах, которые Заболоцкий начал писать с первых классов школы.

В Уржумском училище мальчик активно занимался историей, живописью, химическими опытами, познакомился с творчеством А. Блока. После поступления в Москву на историко-филологический и медицинский отделения, Николай перебирается в Петроград и заканчивает там факультет языка и литературы в Институте им. Герцена.

После окончания ВУЗа поэт два года служит в армии недалеко от Ленинграда, является одним из журналистов местной стенгазеты. Впечатления от казарменного быта, столкновение с различными характерами и ситуациями становится отправной точкой в нахождении собственного литературного стиля.

Ранее творчество

После военной службы Заболоцкий приступает к работе в отдел детской книги Государственного издательства под руководством С. Маршака. Затем в детские журналы «Еж», «Чиж». Поэт много пишет для детей, адаптирует для восприятия юными читателями перевод «Гаргантюа и Пантагрюэль» Рабле.

Его первый сборник стихов выходит в 1929 году под названием «Столбцы» и вызывает целый скандал в литературном обществе. В стихотворениях сборника явно прослеживалась насмешка над повседневностью и мещанством. Подготовленные читатели также заметили тонкие пародии на поэтические стили Бальмонта, Пастернака, образы Зощенко и Достоевского.

Следующий сборник публикуется в 1937 году и носит название «Вторая книга».

Арест и ссылка

По обвинению в антисоветской пропаганде, которое было сфабриковано из рецензий критиков и доносов, мало касающихся истинных тем творчества поэта, в 1938 году поэт был арестован. Попытки повесить на него организацию заговорческого объединения и приговорить к расстрелу не дали результатов, не смотря на пытки поэт не согласился подписывать ложные обвинения. События этого периода рассказаны поэтом в «Истории моего заключения» (мемуары напечатаны в 1981 году за границей, в 1988 в СССР).

5 лет Заболоцкий провел в лагерях на Дальнем Востоке, затем два года (1944-46) в Караганде. Там был завершен поэтический перевод «Слова о полку Игореве».

40-е годы стали переломными не только в жизни, но и творчестве поэта. От авангардных произведений раннего периода, полных сарказма, иронии, различных аллюзий, он переходит к классической поэзии с простыми и понятными образами и ситуациями.

Московский период

В 1946 году по разрешению властей Заболоцкий вернулся в столицу и ему был возвращен статус члена Союза писателей. Третий сборник «Стихотворения» публикуется в 1948 году.

После творческого подъема первых годов освобождения наступает период затишья. Заболоцкий почти не пишет, опасаясь идеологического преследования и повторения истории с арестом. В довершении к этому в 1955 году у поэта случается первый сердечный приступ, который значительно подорвал его здоровье. Причиной его К. Чуковский, близкий друг Заболоцкого, называл временный уход жены поэта Екатерины к другому мужчине.

К этому времени относится множество переводов сочинений грузинских поэтов Руставели, Чавчавадзе, Пшавелы А. Церетели и др., которые помогали поэту поддерживать себя и свою семью на плаву.

Новый творческий подъем начинается после развенчания культа Сталина и началом оттепели в 1956 году. Этот этап в истории страны нашел отражение в стихах «Где-то в поле возле Магадана», «Казбек». За три года до кончины в 1958 году Заболоцкий создает большую часть произведений, вошедших в последний период творчества.

В 1957 году публикуется последний поэтический сборник - цикл «Последняя любовь». Это лирические стихи поэта, в том числе знаменитое стихотворение «Зацелована, околдована».

14 октября 1958 года у Николая Заболоцкого случился второй инфаркт, который стал смертельным. Поэт был похоронен в Москве.

Поэт

Николай Заболоцкий родился 7 мая 1903 года в восьми километрах от Казани на ферме Казанского губернского земства.

Отец Заболоцкого был крестьянином, в молодости получившим возможность выучиться на агронома, а мама будущего поэта была учительницей, приехавшей с мужем в деревню из города. В третьем классе сельской школы Николай Заболоцкий начал издавать свой рукописный журнал и помещал там собственные стихи. С 1913 года по 1920 год он учился в реальном училище в селе Сернур, вблизи маленького провинциального города Уржума в Вятской губернии, увлекался историей, химией и рисованием. В ранних стихах поэта смешивались воспоминания и переживания мальчика из деревни, впечатления ученической жизни и влияние предреволюционной поэзии - в то время Заболоцкий выделял для себя творчество Блока и Ахматовой.

В 1920 году, окончив реальное училище в Уржуме, Заболоцкий уехал в Москву и поступил одновременно на филологический и медицинский факультеты Московского университета. Он выбрал медицинский, однако проучился всего семестр, и не выдержав студенческой нищеты, вернулся к родителям в Уржум. Во время своей учебы в Москве Заболоцкий регулярно посещал литературное кафе "Домино", где часто выступали Маяковский и Есенин.

Из Уржума Заболоцкий переехал в Петроград, где начал обучение на отделении языка и литературы Пединститута имени Герцена, которое и окончил в 1925 году, имея за душой, по собственному признанию, "объемистую тетрадь плохих стихов". А в 1926 году он был призван на военную службу, которую проходил в Ленинграде. В полку он вошел в редколлегию стенгазеты, в 1927 году успешно сдал экзамены на звание командира взвода, и вскоре был уволен в запас. Несмотря на краткосрочность армейской службы, этот жизненный период сыграл в судьбе Заболоцкого роль творческого катализатора - именно в 1926-27 годах он написал свои первые заметные поэтические произведения.

Заболоцкий увлекался живописью Филонова, Шагала и Брейгеля. Умение видеть мир глазами художника осталось у поэта на всю жизнь и повлияло на своеобразие поэтической манеры. Позже он признавал родственность своего творчества 1920-х годов примитивизму Анри Руссо.

В 1927 году вместе с Даниилом Хармсом, Александром Введенским и Игорем Бахтеревым Заболоцкий основал литературную группу ОБЭРИУ, продолжившую традиции русского футуризма. В том же году он принял участие в первом публичном выступлении обэриутов "Три левых часа" и начал печататься. "Заболоцкий был румяный блондин среднего роста, склонный к полноте, - вспоминал Николай Чуковский, - с круглым лицом, в очках, с мягкими пухлыми губами. Крутой северорусский говорок оставался у него всю жизнь, но особенно заметен был в юности. Манеры у него смолоду были степенные, даже важные. Впоследствии я даже как-то сказал ему, что у него есть врожденный талант важности - талант, необходимый в жизни и избавляющий человека от многих напрасных унижений. Сам я этого таланта был начисто лишен, всегда завидовал людям, которые им обладали, и, быть может, поэтому так рано подметил его в Заболоцком. Странно было видеть такого степенного человека с важными медлительными интонациями басового голоса в беспардонном кругу обэриутов - Хармса, Введенского, Олейникова. Нужно было лучше знать его, чем знал его тогда я, чтобы понять, что важность эта картонная, бутафорская, прикрывающая целый вулкан озорного юмора, почти не отражающегося на его лице и лишь иногда зажигающего стекла очков особым блеском".

Ставя целью возродить в поэзии мир "во всей чистоте своих конкретных мужественных форм", очистить его от тины "переживаний" и "эмоций", Николай Заболоцкий совпадал в своих устремлениях с футуристами, акмеистами, имажинистами и конструктивистами, однако, в отличие от них, проявлял интеллектуально-аналитическую направленность. Обэриуты, по его мнению, должны были не только "организовывать вещи смыслом", но и выработать новое мироощущение и новый способ познания. Заболоцкий с интересом читал труды Энгельса, Григория Сковороды, работы Климента Тимирязева о растениях, Юрия Филипченко об эволюционной идее в биологии, Вернадского о био- и ноосферах, охватывающих всё живое и разумное на планете и превозносящих и то, и другое как великие преобразовательные силы, теорию относительности Эйнштейна, "Философию общего дела" Н.Ф.Фёдорова, утверждавшего, что: "Знанием вещества и его сил восстановленные прошедшие поколения, способные уже воссоздать своё тело из элементарных стихий, населят миры и уничтожат рознь"…

К публикации первого сборника стихов "Столбцы" у Заболоцкого была выработана собственная натурфилософская концепция. В её основе лежало представление о мироздании как единой системе, объединяющей живые и неживые формы материи, которые находятся в вечном взаимодействии и взаимопревращении. Развитие этого сложного организма природы происходит от первобытного хаоса к гармонической упорядоченности всех ее элементов, и основную роль в этом играет присущее природе сознание, которое, по выражению того же Тимирязева, "глухо тлеет в низших существах и только яркой искрой вспыхивает в разуме человека". Поэтому именно Человек призван взять на себя заботу о преобразовании природы, но в своей деятельности он должен видеть в природе не только ученицу, но и учительницу, ибо эта несовершенная и страдающая "вековечная давильня" заключает в себе прекрасный мир будущего и те мудрые законы, которыми следует руководствоваться человеку.

Сидит извозчик, как на троне,
из ваты сделана броня,
и борода, как на иконе,
летит, монетами звеня.
А бедный конь руками машет,
то вытянется, как налим,
то снова восемь ног сверкает
в его блестящем животе...

Поразив всех, стихи Заболоцкого одновременно вызвали и взрыв негодования. Разворачивалась борьба против формализма, устанавливались принципы социалистического реализма, требовавшего особого взгляда на то, что Заболоцкого не привлекало. "А так как "Столбцы" не были банальны, - писал Чуковский, - то Заболоцкий уже все годы вплоть до своего ареста работал в обстановке травли. Однако время от времени ему удавалось печататься, потому что у него появился сильный покровитель - Николай Семенович Тихонов. В тридцатые годы Тихонов был одним из самых влиятельных людей в ленинградском литературном кругу, и постоянная помощь, которую он оказывал Заболоцкому, является его заслугой". Именно с помощью Тихонова в 1933 году Заболоцкий напечатал в журнале "Звезда" поэму "Торжество земледелия", вызвавшую мощную и еще более злобную волну критики.

Сам Заболоцкий внешне не испытывал дискомфорта. "Искусство похоже на монастырь, где людей любят абстрактно, - писал он сестре своей жены Е.В.Клыковой. - Ну, и люди относятся к монахам так же. И, несмотря на это, монахи остаются монахами, т. е. праведниками. Стоит Симеон Столпник на своем столпе, а люди ходят и видом его самих себя - бедных, жизнью истерзанных - утешают. Искусство - не жизнь. Мир особый. У него свои законы, и не надо его бранить за то, что они не помогают нам варить суп".

На выпускнице Петербургского педагогического института Екатерине Васильевне Клыковой Николай Заболоцкий женился в 1930 году. В этом браке у него родилось двое детей. С женой и детьми он жил в Ленинграде в "писательской надстройке" на канале Грибоедова.

"Это была, прямо говоря, одна из лучших женщин, которых встречал я в жизни, - писал об Екатерине Васильевне, жене Заболоцкого, Евгений Шварц. - Познакомился я с ней в конце двадцатых годов, когда Заболоцкий угрюмо и вместе с тем как бы и торжественно, а во всяком случае солидно сообщил нам, что женился. Жили они на Петроградской, улицу забыл, кажется, на Большой Зелениной. Комнату снимали у хозяйки квартиры - тогда этот институт еще не вывелся. И мебель была хозяйкина. И особенно понравился мне висячий шкафчик красного дерева, со стеклянной дверцей. Второй, похожий, висел в коридоре. Немножко другого рисунка. Принимал нас Заболоцкий солидно, а вместе и весело, и Катерина Васильевна улыбалась нам, в разговоры не вмешивалась. Напомнила она мне бестужевскую курсистку. Темное платье. Худенькая. Глаза темные. И очень простая. И очень скромная. Впечатление произвела настолько благоприятное, что на всем длинном пути домой ни Хармс, ни Олейников (весьма острые на язык) ни слова о ней не сказали. Так мы и привыкли к тому, что Заболоцкий женат. Однажды, уже в тридцатых годах, сидели мы в так называемой "культурной пивной" на углу канала Грибоедова, против Дома книги. И Николай Алексеевич спросил торжественно и солидно, как мы считаем, - зачем человек обзаводится детьми? Не помню, что я ответил ему. Николай Макарович (Олейников) промолчал загадочно. Выслушав мой ответ, Николай Алексеевич покачал головой многозначительно и ответил "Не в том суть. А в том, что не нами это заведено, не нами и кончится". А когда вышли мы из пивной и Заболоцкий сел в трамвай, Николай Макарович спросил меня как я думаю, - почему задал Николай Алексеевич вопрос о детях Я не мог догадаться. И Николай Макарович объяснил мне у них будет ребенок, вот почему завел он этот разговор. И, как всегда, оказался Николай Макарович прав. Через положенное время родился у Заболоцкого сын. Николай Алексеевич заявил решительно, что назовет он его Фома, но потом смягчился и дал ребенку имя Никита".

В начале 1932 года Николай познакомился с работами Циолковского, которые произвели на него неизгладимое впечатление. Циолковский отстаивал идею разнообразия форм жизни во Вселенной, явился первым теоретиком и пропагандистом освоения человеком космического пространства. В письме к ученому Заболоцкий писал: "...Ваши мысли о будущем Земли, человечества, животных и растений глубоко волнуют меня, и они очень близки мне. В моих ненапечатанных поэмах и стихах я, как мог, разрешал их".

В 1933 году Заболоцким была написана поэма "Торжество земледелия", после выхода которой цензура признала Заболоцкого "апологетом чуждой идеологии" и "поборником формализма". В этом же году должна была выйти книга его стихов, но ее издание остановлено, и чтобы заработать себе деньги на жизнь, Заболоцкий начал работать в детской литературе - он сотрудничал с журналами "Чиж" и "Ёж", писал стихи и прозу для детей.

В своем творчестве Николай Заболоцкий создавал многомерные стихотворения - в них особенно были заметны острый гротеск и сатира на тему мещанского быта и повседневности. В его ранней лирике пародия становится стихотворным инструментом. В стихотворении "Disciplina Clericalis", написанном в 1926 году, обнаруживалось пародирование тавтологичной велеречивости Бальмонта, завершающееся зощенковскими интонациями; в стихотворении "На лестницах" в 1928 году, сквозь кухонный, уже зощенковский мир проступал "Вальс" Владимира Бенедиктова; "Ивановы" в 1928 году раскрывали свой пародийно-литературный смысл, вызывая ключевые образы Достоевского с его Сонечкой Мармеладовой и её стариком; а строки из стихотворения "Бродячие музыканты" отсылали читателей к Пастернаку. Через все стихотворения Заболоцкого пролегал путь напряженного вживания сознания в загадочный мир бытия. На этом пути поэт-философ претерпевал существенную эволюцию, в ходе которой можно выделить три диалектические стадии - с 1926-го по 1933-й годы, с 1932-го по 1945-й годы и с 1946-го по 1958-й годы.

В 1937 году был опубликован второй сборник стихов Заболоцкого под названием "Вторая книга", состоящий из 17 стихотворений, а 19 марта 1938 года Заболоцкий был арестован и осуждён по сфабрикованному делу за антисоветскую пропаганду. В качестве обвинительного материала в его деле фигурировали критические статьи и клеветническая обзорная "рецензия", тенденциозно искажавшая существо и идейную направленность его творчества. От смертной казни его спасло то, что, несмотря на тяжелейшие физические испытания на допросах, он не признал обвинения в создании контрреволюционной организации. Постановлением Особого Совещания НКВД он был приговорен к пяти годам заключения и ИТЛ. Свой срок заключения Заболоцкий отбывал с февраля 1939 года до мая 1943 года в системе Востлага НКВД в районе Комсомольска-на-Амуре, затем в системе Алтайлага в Кулундинских степях, а с марта 1944 года он с семьей проживал в Караганде, уже после освобождения из-под стражи.

Частичное представление о его лагерной жизни даёт подготовленная самим Заболоцким подборка "Сто писем 1938-1944 годов", содержавшая выдержки из его писем к жене и детям. строки Заболоцкого из мемуаров "История моего заключения": "Первые дни меня не били, стараясь разложить морально и физически. Мне не давали пищи. Не разрешали спать. Следователи сменяли друг друга, я же неподвижно сидел на стуле перед следовательским столом - сутки за сутками. За стеной, в соседнем кабинете, по временам слышались чьи-то неистовые вопли. Ноги мои стали отекать, и на третьи сутки мне пришлось разорвать ботинки, так как я не мог переносить боли в стопах. Сознание стало затуманиваться, и я все силы напрягал для того, чтобы отвечать разумно и не допустить какой-либо несправедливости в отношении тех людей, о которых меня спрашивали…". Его мемуары "История моего заключения" были опубликованы за рубежом на английском языке в 1981 году, а в России - лишь в 1988 году.

В таких условиях Заболоцкий совершил творческий подвиг - он закончил переложение "Слова о полку Игореве", начатое им в 1937 году, и ставшее лучшим в ряду опытов многих русских поэтов. Это помогло ему при помощи Фадеева добиться освобождения, и в 1946 году Заболоцкий вернулся в Москву.

Во время заключения Заболоцкий писал своему другу Степанову, занявшись в ссылке переводом "Слова о полку Игореве": "Можно ли урывками и по ночам, после утомительного дневного труда, сделать это большое дело? Не грех ли только последние остатки своих сил тратить на этот перевод, которому можно было бы и целую жизнь посвятить, и все свои интересы подчинить. А я даже стола не имею, где я мог бы разложить свои бумаги, и даже лампочки у меня нет, которая могла бы гореть всю ночь...".

"Где-то в поле возле Магадана,
посреди опасностей и бед,
в испареньях мерзлого тумана
шли они за розвальнями вслед...

От солдат, от их луженых глоток,
от бандитов шайки воровской
здесь спасали только околодок
да наряды в город за мукой...

Вот они и шли в своих бушлатах -
два несчастных русских старика,
вспоминая о родимых хатах
и томясь о них издалека...

Жизнь над ними в образах природы
чередою двигалась своей.
Только звезды, символы свободы,
не смотрели больше на людей...

Дивная мистерия вселенной
шла в театре северных светил,
но огонь ее проникновенный
до людей уже не доходил...

Вкруг людей посвистывала вьюга,
заметая мерзлые пеньки.
И на них, не глядя друг на друга,
замерзая, сели старики...

Стали кони. Кончилась работа,
смертные доделались дела.
Обняла их сладкая дремота,
в дальний край, рыдая, повела...

Не нагонит больше их охрана,
не настигнет лагерный конвой,
лишь одни созвездья Магадана
засверкают, став над головой..."

Очарована, околдована,
С ветром в поле когда-то обвенчана,
Вся ты словно в оковы закована,
Драгоценная ты моя женщина!

Не веселая, не печальная,
Словно с темного неба сошедшая,
Ты и песнь моя обручальная,
И звезда ты моя сумасшедшая...

Я склонюсь над твоими коленями,
Обниму их с неистовой силою,
И слезами и стихотвореньями
Обожгу тебя, добрую, милую...

Отвори мне лицо полуночное,
Дай войти в эти очи тяжелые,
В эти черные брови восточные,
В эти руки твои полуголые.

Что не сбудется - позабудется,
Что не вспомнится, то не исполнится.
Так чего же ты плачешь, красавица,
Или мне это просто чудится?...

В 1946 году Заболоцкий был восстановлен в Союзе писателей и получил разрешение жить в столице. Страдания семи долгих лагерных и ссыльных лет были позади, но жить его семье было негде. В первое время с риском для себя его приютили старые друзья Н.Степанов и И.Андроников. "Н.А. пришлось спать на обеденном столе, так как на полу было холодно, - вспоминал Степанов. - Да и сами мы спали на каких-то ящиках. Н.А. педантично складывал на ночь свою одежду, а рано утром был уже такой же чистый, вымытый и розовый, как всегда...". Позже писатель Ильенков любезно предоставил Заболоцким свою дачу в Переделкине. Николай Чуковский вспоминал: "Березовая роща неизъяснимой прелести, полная птиц, подступала к самой даче Ильенкова". Об этой березовой роще в 1946 году Заболоцкий написал дважды:

Открывай представленье, свистун!
Запрокинься головкою розовой,
Разрывая сияние струн
В самом горле у рощи березовой.
("Уступи мне, скворец, уголок").

Последнее стихотворение стало песней в кинофильме "Доживем до понедельника".

Там Заболоцкий трудолюбиво возделывал огород. "Положиться можно только на картошку", - отвечал он тем, кто интересовался его литературными заработками.

"Вообще в нем в то время жило страстное желание уюта, покоя, мира, счастья, - вспоминал Николай Чуковский. - Он не знал, кончились ли уже его испытания, и не позволял себе в это верить. Он не смел надеяться, но надежда на счастье росла в нем бурно, неудержимо. Жил он на втором этаже, в самой маленькой комнатке дачи, почти чулане, где ничего не было, кроме стола, кровати и стула. Чистота и аккуратность царствовали в этой комнатке - кровать застелена по-девичьи, книги и бумаги разложены на столе с необыкновенной тщательностью. Окно выходило в молодую листву берез. Березовая роща неизъяснимой прелести, полная птиц, подступала к самой даче Ильенкова. Николай Алексеевич бесконечно любовался этой рощей, улыбался, когда смотрел на нее".

И дальше: "Это действительно был твердый и ясный человек, но в то же время человек, изнемогавший под тяжестью невзгод и забот. Бесправный, не имеющий постоянной московской прописки, с безнадежно испорченной анкетой, живущий из милости у чужих людей, он каждую минуту ждал, что его вышлют, - с женой и двумя детьми. Стихов его не печатали, зарабатывал он только случайными переводами, которых было мало и которые скудно оплачивались. Почти каждый день ездил он по делам в город, - два километра пешком до станции, потом дачный паровозик. Эти поездки были для него изнурительны - все-таки шел ему уже пятый десяток".

В последнее десятилетие своей жизни Заболоцкий активно переводил произведения зарубежных поэтов и поэтов народов СССР. Особенно значителен вклад Заболоцкого в приобщение русского читателя к богатству грузинской поэзии, оказавшей на оригинальные стихи переводчика несомненное влияние.

Многолетняя дружба и общность творческих позиций связывали Заболоцкого с грузинским поэтом Симоном Чиковани и украинским поэтом Миколой Бажаном, с которым почти одновременно, пользуясь одним подстрочником, переводил Шота Руставели: Бажан - на украинский, Заболоцкий - на русский язык.

По инициативе пианистки М.В.Юдиной, большого знатока русской и зарубежной литератур (это ей, первой, читал Борис Пастернак начальные главы "Доктора Живаго"), Заболоцкий перевел ряд произведений немецких поэтов Иоганна Мейергофера, Фридриха Рюккерта, Иоганна Вольфганга Гете и Фридриха Шиллера.

О выполненном Заболоцким переводе "Слова о полку Игореве" Чуковский писал, что он "точнее всех наиболее точных подстрочников, так как в нём передано самое главное: поэтическое своеобразие подлинника, его очарование, его прелесть".

Сам же Заболоцкий сообщал в письме Степанову: "Сейчас, когда я вошёл в дух памятника, я преисполнен величайшего благоговения, удивления и благодарности судьбе за то, что из глубины веков донесла она до нас это чудо. В пустыне веков, где камня на камне не осталось после войн, пожаров и лютого истребления, стоит этот одинокий, ни на что не похожий, собор нашей древней славы. Страшно, жутко подходить к нему. Невольно хочется глазу найти в нём знакомые пропорции, золотые сечения наших привычных мировых памятников. Напрасный труд! Нет в нём этих сечений, всё в нём полно особой нежной дикости, иной, не нашей мерой измерил его художник. И как трогательно осыпались углы, сидят на них вороны, волки рыщут, а оно стоит - это загадочное здание, не зная равных себе, и будет стоять вовеки, доколе будет жива культура русская".

С молодыми поэтами Заболоцкий не общался. Уйдя раз и навсегда от экспериментов "Столбцов", с годами он принимал в поэзии только классические образцы.

С 1948-го по 1958-й год Заболоцкий жил на Хорошёвском шоссе. Его дом входил в реестр культурного наследия, но был снесён в 2001 году.

За последние три года жизни Заболоцкий создал около половины всех стихотворений московского периода. В 1957 году вышел последний сборник Николая Заболоцкого, изданный при жизни автора. В него вошло 64 стихотворения и лучшие переводы.

В 1955 году у Заболоцкого случился первый инфаркт. Чуковский рассказывал: "Жена его, Катерина Васильевна, была готова ради него на любые лишения, на любой подвиг. По крайней мере, такова была ее репутация в нашем кругу, и в течение многих-многих лет она подтверждала эту репутацию всеми своими поступками. В первые годы их совместной жизни он был не только беден, а просто нищ; и ей, с двумя крошечными детьми, пришлось хлебнуть немало лишений. К середине тридцатых годов Николай Алексеевич стал несколько лучше зарабатывать, у них появилось жилье в Ленинграде, наладился быт; но после двух-трех лет относительно благополучной жизни все рухнуло - его арестовали. Положение Катерины Васильевны стало отчаянным, катастрофическим. Жена арестованного "врага народа", она была лишена всех прав, даже права на милосердие. Ее вскоре выслали из Ленинграда, предоставив возможность жить только в самой глухой провинции. И она выбрала город Уржум Кировской области - потому что городок этот был родиной ее мужа. Она жила там в страшной нищете, растя детей, пока наконец, в 1944 году, не пришла весть, что Николай Алексеевич освобожден из лагеря и получил разрешение жить в Караганде. Она сразу, взяв детей, переехала в Караганду к мужу. Вместе с ним мыкалась она в Караганде, потом, вслед за ним, переехала под Москву, в Переделкино, чтобы здесь мыкаться не меньше. Мучительная жизнь их стала входить в нормальную колею только в самом конце сороковых годов, когда они получили двухкомнатную квартиру в Москве на Хорошевском шоссе и он начал зарабатывать стихотворными переводами. В эти годы я близко наблюдал их семейную жизнь. Я сказал бы, что в преданности и покорности Катерины Васильевны было даже что-то чрезмерное. Николай Алексеевич всегда оставался абсолютным хозяином и господином у себя в доме. Все вопросы, связанные с жизнью семьи, кроме мельчайших, решались им единолично. У него была прирожденная склонность к хозяйственным заботам, особенно развившаяся благодаря испытанной им крайней нужде. В лагере у него одно время не было даже брюк, и самый тяжелый час его жизни был тот, когда их, заключенных, перегоняли через какой-то город и он шел по городской улице в одних кальсонах. Вот почему он с таким вниманием следил за тем, чтобы в доме у него было все необходимое. Он единолично распоряжался деньгами и сам покупал одеяла, простыни, одежду, мебель. Катерина Васильевна никогда не протестовала и, вероятно, даже не давала советов. Когда ее спрашивали о чем-нибудь, заведенном в ее хозяйстве, она отвечала тихим голосом, опустив глаза "Так желает Коленька" или "Так сказал Николай Алексеевич". Она никогда не спорила с ним, не упрекала его - даже когда он выпивал лишнее, что с ним порой случалось. Спорить с ним было нелегко, - я, постоянно с ним споривший, знал это по собственному опыту. Он до всего доходил своим умом и за все, до чего дошел, держался крепко. И она не спорила... И вдруг она ушла от него к другому. Нельзя передать его удивления, обиды и горя. Эти три душевных состояния обрушились на него не сразу, а по очереди, именно в таком порядке. Сначала он был только удивлен - до остолбенения - и не верил даже очевидности. Он был ошарашен тем, что так мало знал ее, прожив с ней три десятилетия в такой близости. Он не верил, потому что она вдруг выскочила из своего собственного образа, в реальности которого он никогда не сомневался. Он знал все поступки, которые она могла совершить, и вдруг в сорок девять лет она совершила поступок, абсолютно им непредвиденный. Он удивился бы меньше, если бы она проглотила автобус или стала изрыгать пламя, как дракон. Но когда очевидность сделалась несомненной, удивление сменилось обидой. Впрочем, обида - слишком слабое слово. Он был предан, оскорблен и унижен. А человек он был самолюбивый и гордый. Бедствия, которые он претерпевал до тех пор, - нищета, заключение, не задевали его гордости, потому что были проявлением сил, совершенно ему посторонних. Но то, что жена, с которой он прожил тридцать лет, могла предпочесть ему другого, унизило его, а унижения он вынести не мог. Ему нужно было немедленно доказать всем и самому себе, что он не унижен, что он не может быть несчастен оттого, что его бросила жена, что есть много женщин, которые были бы рады его полюбить. Нужно жениться. Немедленно. И так, чтобы об этом узнали все. Он позвонил одной женщине, одинокой, которую знал мало и поверхностно, и по телефону предложил ей выйти за него замуж. Она сразу согласилась. Для начала супружеской жизни он решил поехать с ней в Малеевку в Дом творчества. В Малеевке жило много литераторов, и поэтому нельзя было выдумать лучшего средства, чтобы о новом его браке стало известно всем. Подавая в Литфонд заявление с просьбой выдать ему две путевки, он вдруг забыл фамилию своей новой жены и написал ее неправильно. Я не хочу утверждать, что с этим новым его браком не было связано никакого увлечения. Сохранилось от того времени одно его стихотворение, посвященное новой жене, полное восторга и страсти "Зацелована, околдована, с ветром в поле когда-то обвенчана, вся ты словно в оковы закована, драгоценная моя женщина...". Но стихотворение это осталось единственным, больше ничего он новой своей жене не написал. Их совместная жизнь не задалась с самого начала. Через полтора месяца они вернулись из Малеевки в Москву и поселились на квартире у Николая Алексеевича. В этот период совместной их жизни я был у них всего один раз. Николай Алексеевич позвонил мне и очень просил прийти. Я понял, что он чувствует необходимость как-то связать новую жену с прежними знакомыми, и вечером пришел. В квартире все было как при Екатерине Васильевне, ни одна вещь не сдвинулась с места, стало только неряшливее. Печать запустения лежала на этом доме. Новая хозяйка показалась мне удрученной и растерянной. Да она вовсе и не чувствовала себя хозяйкой, - когда пришло время накрывать на стол, выяснилось, что она не знает, где лежат вилки и ложки. Николай Алексеевич тоже был весь вечер напряженным, нервным, неестественным. По-видимому, вся эта демонстрация своей новой жизни была ему крайне тяжела. Я высидел у него необходимое время и поспешил уйти. Через несколько дней его новая подруга уехала от него в свою прежнюю комнату, и больше они не встречались. И удивление, и обида - все прошло, осталось только горе. Он никого не любил, кроме Катерины Васильевны, и никого больше не мог полюбить. Оставшись один, в тоске и в несчастье, он никому не жаловался. Он продолжал так же упорно и систематично работать над переводами. Он тосковал по Катерине Васильевне и с самого начала мучительно беспокоился о ней. Он думал о ней постоянно. Шло время, он продолжал жить один - с взрослым сыном и почти взрослой дочерью, - очень много работал, казался спокойным. Он пережил уход Катерины Васильевны. Но пережить ее возвращения он не мог. Около первого сентября из Тарусы переехали в город Гидаш и Агнесса Кун. Агнесса зашла к нам и рассказала, что Заболоцкий решил остаться в Тарусе на весь сентябрь; он с увлечением переводит сербский эпос, здоров, весел и хочет вернуться в город как можно позже. После этого сообщения я не ожидал что-нибудь услышать о Заболоцком раньше октября, и вдруг, через неделю, я узнал, что Заболоцкий в городе, у себя на квартире, и к нему вернулась Катерина Васильевна. Трудно сказать, как он поступил бы дальше, если бы был в состоянии распоряжаться собой. Мы этого не знаем и никогда не узнаем, потому что сердце его не выдержало и его свалил инфаркт. После инфаркта он прожил еще полтора месяца. Состояние его было тяжелым, но не казалось безнадежным. По-видимому, только он один и понимал, что скоро умрет. Все свои усилия после инфаркта - а он не позволял душе лениться! - он направил на то, чтобы привести свои дела в окончательный порядок. Со свойственной ему аккуратностью он составил полный список своих стихотворений, которые считал достойными печати. Он написал завещание, в котором запретил печатать стихотворения, не попавшие в этот список. Завещание это подписано 8 октября 1958 года, за несколько дней до смерти. Ему нужно было лежать, а он пошел в ванную комнату, чтобы почистить зубы. Не дойдя до ванной, он упал и умер...".

За несколько дней до этого Заболоцкий записал в дневнике: "Литература должна служить народу, это верно, но писатель должен прийти к этой мысли сам, и притом каждый своим собственным путем, преодолев на опыте собственные ошибки и заблуждения".

Незадолго до смерти Николай Алексеевич написал литературное завещание, в котором точно указал, что должно войти в его итоговое собрание, структуру и название книги. В едином томе он объединил смелые, гротескные стихотворения 1920-х годов и классически ясные, гармоничные произведения более позднего периода, тем самым признав цельность своего пути. Итоговый свод стихотворений и поэм следовало заключить авторским примечанием: "Эта рукопись включает в себя полное собрание моих стихотворений и поэм, установленное мной в 1958 году. Все другие стихотворения, когда-либо написанные и напечатанные мной, я считаю или случайными, или неудачными. Включать их в мою книгу не нужно. Тексты настоящей рукописи проверены, исправлены и установлены окончательно; прежде публиковавшиеся варианты многих стихов следует заменять текстами, приведенными здесь".

Не позволяй душе лениться!
Чтоб в ступе воду не толочь,
Душа обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!

Эти строки писал смертельно больной человек.

Николай Заболоцкий ушел из жизни 14 октября 1958 года и был похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.

В наше время поэзия Заболоцкого продолжает широко издаваться, она переведена на многие иностранные языки, всесторонне и серьезно изучается литературоведами, о ней пишутся диссертации и монографии. Поэт достиг той цели, к которой стремился на протяжении всей своей жизни, - он создал книгу, достойно продолжившую великую традицию русской философской лирики, и эта книга пришла к читателю.

О Николае Заболоцком была снята телевизионная передача из цикла "Острова".

В 2001 году о Николае Заболоцком и Екатерине Клыковой был снят документальный фильм из цикла "Больше, чем любовь".

Your browser does not support the video/audio tag.

Текст подготовил Андрей Гончаров

Использованные материалы:

Материалы сайта «Википедия»
Материалы сайта www.art.thelib.ru
Материалы сайта www.aphorisme.ru
Материалы сайта www.elao.ru
Материалы сайта www.tonnel.ru

Николай Алексеевич Заболоцкий (1903-1958) - русский поэт и переводчик, создатель «ребусного стиха». Именно он был автором стихотворного перевода «Слова о полку Игореве». Литератор родился 24 апреля (7 мая) 1903 года в Кизической слободе неподалёку от Казани. Его детство прошло в деревне Сернур Вятской губернии.

Детство и первые стихи

Коля рос в семье учительницы и агронома. Ещё с юных лет он начал писать стихотворения. Когда Николай перешёл в третий класс школы, он создал собственный журнал. В нём школьник записывал свои стихи. В 1913 г. Заболоцкий стал студентом реального училища в Уржуме. Во время учёбы он открыл для себя творчество Александра Блока. Литератор увлекался историей и рисованием, также он проявлял интерес к химии.

В 1920 г. юноша поступил одновременно на медицинский и филологический факультеты Московского университета, но проучился там не больше года. Литературная жизнь столицы увлекла Николая. Он посещал выступления Маяковского и Есенина, ходил на встречи имажинистов и футуристов.

В 1921 г. Заболоцкий покидает университет, он переезжает в Ленинград. Там юноше удаётся поступить в Герценовский педагогический институт. Он получил диплом в 1925 году. За пять лет учёбы Коля регулярно посещал занятия литературного кружка, однако не мог определиться с собственным стилем. Он подражал Блоку и Есенину, пытаясь найти свою нишу в творчестве.

Объединение поэтов

Во время обучения в институте поэт вступил в группу юных литераторов. Они называли себя «обернутами» («Объединение реального искусства»). Никто из участников кружка не был популярным среди читателей, их произведения редко попадали в печать. Несмотря на это, литераторы регулярно выступали перед публикой, читая свои стихотворения. Именно в их компании Николай смог найти свой неповторимый стиль.

В 1920-х годах Заболоцкий проявил себя в области детской литературы. Его стихи были напечатаны в журналах «Чиж» и «Ёж». Также в этот период были выпущены книги в стихах и прозе, среди них «Змеиное молоко» и «Резиновые головы». В 1929 г. увидел свет сборник «Столбцы». В 1937 г. выходит «Вторая книга» поэта. После этого его незаконно репрессируют на Дальний Восток. Там Николай работал строителем. Позднее он попал в Караганду и Алтайский край. Только в 1946 г. литератору удалось вернуться в Москву.

С 1930 по 1940 годы были изданы такие произведения, как «Я не ищу гармонии в природе», «Лесное озеро» и «Метаморфозы». Одновременно с этим поэт работал над переводами грузинских классиков, даже посетил их родину. В 1950-е годы о творчестве Заболоцкого узнали широкие массы. Он стал популярным благодаря стихотворениям «Противостояние Марса», «Некрасивая девочка» и «Старая актриса».

Второй инфаркт

Последние годы жизни поэт провёл в Тарусе на Оке. Он был серьёзно болен, перенёс инфаркт. На фоне болезни Николай начал писать лирические произведения, в это же время выпускается поэма «Рубрук в Монголии». В 1957 г. Заболоцкий посетил Италию. В следующем году он погиб вследствие второго инфаркта. Смерть литератора датируется 14 октября 1958 года.

Поэт всегда отличался скрупулёзным отношением к собственному творчеству. Он считал, что нужно писать сразу целую книгу, не размениваясь на отдельные стихотворения. Николай Алексеевич самостоятельно составлял сборники, за несколько дней до своей смерти он написал литературное завещание. В нём Заболоцкий подробно расписал, какие произведения должны войти в его последнюю книгу. Он акцентировал внимание на структуре и названии сборки. Все сочинения, не вошедшие в этот альбом, литератор считал неудачными.

«Вообще Заболоцкий – фигура недооцененная. Это гениальный поэт... Когда вы такое перечитываете, то понимаете, как надо работать дальше», – говорил еще в 80-е годы поэт Иосиф Бродский в беседе с писателем Соломоном Волковым. Таким же недооцененным Николай Заболоцкий остался до сих пор. Первый памятник на народные деньги открыли в Тарусе спустя полвека после кончины поэта.

«Репрессированный талант, при жизни физически, после смерти фактически вытесненный с литературной площадки, он создал новое направление в поэзии – литературоведы называют его «Бронзовым веком» русской поэзии… Понятие «Бронзовый век» русской поэзии – устоявшееся, а принадлежит оно моему покойному другу, ленинградскому поэту Олегу Охапкину. Так впервые в 1975 году он сформулировал его в своей одноименной поэме… Заболоцкий был первым поэтом «Бронзового века» , – рассказал идейный вдохновитель открытия памятника, меценат, публицист Александр Щипков.

Над бюстом три месяца работал тарусский скульптор Александр Казачок. Вдохновение черпал в творчестве самого Заболоцкого и в воспоминаниях близких о нем. Стремился понять характер, чтобы не только документально передать черты лица, но и отразить в образе душевное состояние. Полуулыбка застыла на устах поэта.

«Он внутри был такой человек, не снаружи, снаружи он был мрачноватым, а внутри он был довольно ясным человеком. Певец нашей русской поэзии, который любит Россию, любит народ, любит ее природу», – поделился впечатлением скульптор Александр Казачок.

Народная любовь к Заболоцкому проявилась и в желании тарусцев переименовать в честь поэта городской киноконцертный зал, и в любимом детворой летнем фестивале «Петухи и гуси в городе Тарусе», названном строчкой из стихотворения «Городок» Николая Заболоцкого.

А кому сегодня плакать
В городе Тарусе?
Есть кому в Тарусе плакать –
Девочке Марусе.

Опротивели Марусе
Петухи и гуси.
Сколько ходит их в Тарусе
Господи Иисусе!

Памятник Николаю Заболоцкому обрел место на пересечении улиц Луначарского и Карла Либкнехта – рядом с домом, где поэт провел лето 1957 и 1958 годов – последние в его жизни. Старинному провинциальному городку на Оке суждено было стать поэтической родиной Заболоцкого.

Поэт поселился здесь по совету жившего в то время в Советском Союзе венгерского поэта Антала Гидаша. В Тарусе тому доводилось отдыхать вместе с женой Агнессой. Памятуя о блестящем переводе Заболоцким на русский язык своей поэмы «Стонет Дунай», Гидаш хотел познакомиться с поэтом ближе, продолжить общение, начавшееся в 1946 году в доме творчества советских писателей в Дубултах на Рижском взморье.

Дачу подыскал лично. Остановив выбор на домике с двумя уютными комнатами, выходившими во двор террасы и ухоженным садом. Николай Заболоцкий приехал сюда с дочерью Наташей. Таруса полюбилась поэту сразу, напомнив город юности Уржум: поверх садов и крыш домов виднелась река, перед домом толкались петухи, куры и гуси. Говоря его же строчками, здесь он жил «обаянием прожитых лет».

Николай Заболоцкий с женой и дочерью

Дом Николая Заболоцкого в Тарусе

Николай Алексеевич всецело ушел в сочинительство. Два тарусских сезона стали его едва ли не самым насыщенным творческим периодом. Поэт написал более 30 стихотворений. Некоторые из них в тот же год читал в Риме во время поездки с группой советских поэтов.

Вечерами Заболоцкий встречался с Гидашами, общался с прогуливающимися по берегу Оки художниками. Он был превосходным знатоком живописи, хорошо рисовал сам.

В письме поэту Алексею Крутецкому 15 августа 1957 года сам Заболоцкий рассказывал: «…я же второй месяц живу на Оке, в старом захолустном городке Тарусе, который когда-то даже князей собственных имел и был выжжен монголами. Теперь это захолустье, прекрасные холмы и рощи, великолепная Ока. Здесь жил когда-то Поленов, художники тянутся сюда толпами».

Таруса – редкое для русской культуры явление. С XIX века она стала меккой для писателей, музыкантов и художников. С ней связаны имена Константина Паустовского, Василия Поленова и Василия Ватагина, Святослава Рихтера, семьи Цветаевых.

Здесь писатель Константин Паустовский вручил Заболоцкому свою недавно изданную «Повесть о жизни», подписав: «Дорогому Николаю Алексеевичу Заболоцкому – в знак глубокого преклонения перед классической силой, мудростью и прозрачностью его стихов. Вы – просто колдун!» А в письме Вениамину Каверину Паустовский написал: «Здесь летом жил Заболоцкий. Чудесный, удивительный человек. На днях приходил, читал свои новые стихи – очень горькие, совершенно пушкинские по блеску, силе поэтического напряжения и глубине».

На следующее лето Заболоцкий вернулся в Тарусу. Побывавший у него в гостях поэт Давид Самойлов вспоминал: «Жил он в маленьком домике с высокой террасой. Почему-то теперь мне кажется, что домик был пестро раскрашен. От улицы отделен он был высоким забором с тесовыми воротами. С терраски, поверх забора, видна была Ока. Мы сидели и пили «Телиани», любимое его вино. Пить ему было нельзя, и курить тоже».

Заболоцкому так полюбилась Таруса, что он стал мечтать купить здесь дачу и жить на ней круглый год. Даже приметил новый сруб на тихой зеленой улице, выходящий к заросшему лесом оврагу.

Задуманному не суждено было сбыться: вскоре у него обострилась болезнь сердца, а утром 14 октября 1958 года поэта не стало. Позднее в архиве Заболоцкого был найден план дома, который он так надеялся приобрести в Тарусе.

«Игра в бисер» с Игорем Волгиным. Николай Заболоцкий. Лирика

«Медные трубы. Николай Заболоцкий»