Зверства игил в сирии. Исламские всадники апокалипсиса игил (фото). Они похищают женщин и продают их как секс-рабынь или заставляют выходить замуж за боевиков группировки

«В графике использования женщин написано: с 10 до 11 - Фатима, с 11 до 12 - Лейла»

Лишь немногие знают о том, что в действительности творится на территории Сирии, захваченной ИГИЛ (запрещено на территории РФ). В их числе основательница монастыря, номинант на Нобелевскую премию мира матушка Агнесс Мариам ас-Салиб. Монахиня на протяжении последних лет собирала документальные доказательства зверств боевиков. Мы побеседовали с Агнесс Мариам об ужасах джихада - в том числе сексуального.

«Я видела озера крови», - говорит она. Матушка Агнесс Мариам - один из главных врагов ИГИЛ, и за ее голову боевики назначают баснословную цену.

На днях матушка Агнесс приехала в Россию - она стала обладателем премии «Фемида-2015» (за проведение в жизнь международных гуманитарных законов), приуроченной к 70-летию ООН и 25-летию образования РФ. «Для меня это большая честь. После я вернусь в Сирию, где буду снова и снова рассказывать людям о любви и терпимости», - сказала она.

- Матушка Агнесс, как вы стали монахиней? Может быть, это была какая-то романтическая история?

Вы почти угадали. Я родилась в Ливане. Мой папа был палестинским беженцем. Он умер, когда мне исполнилось 15 лет. Это было шоком для меня. И привело к внутреннему бунтарству - я стала хиппи. В 16 лет я отправилась в хиппи-турне.

Но так получилось, что с собой я взяла Библию. По сути, целью моего путешествия был поиск Бога. Я побывала почти во всех исламских странах, потом в Индии, Непале (где познакомилась с индуизмом и буддизмом). Но пришла в итоге именно к христианству. Это было великолепное путешествие - поиск света. Я услышал голос, который произнес: «Ищи рай». На самом деле настоящий сад божий внутри человека. Когда я это поняла, то почувствовала, что могу делиться светом с другими. Это чувство привело меня в монастырь.

- В сирийский?

Нет, это был ливанский монастырь. Там есть религиозная традиция - Кармель (первоначально это название горы, где жил пророк Илия). Я ушла туда в 1971 году, мне было 19 лет. Провела там 22 года. Когда в Ливане была гражданская война, мы принимали в монастыре различных политзаключенных, беженцев. Для меня это была хорошая тренировка.

- А как же вы оказались в Сирии?

В 1983 году в наш монастырь привезли старинную икону Божией Матери. На ней были следы повреждений от военных действий. Мы решили ее отреставрировать. В процессе работы нашли более древний слой под верхним. И мне доверили снять его.

Я потратила на это три года и нашла на самом деле не один слой, а целых пять. Последний относится к X веку. Я увидела прекрасный образ Богоматери в сирийском, а не ливанском стиле. И у меня было видение о том, что нужно помочь христианам в Сирии. Мое видение предусматривало возврат сирийцев к их корням, к их христианскому наследию.

- И как вы это делали?

Я решила основать монастырь, где могла бы выполнить это поручение Бога. Замысел Господень привел меня в сирийский город Кара. Там я обнаружила руины монастыря, датированного примерно V веком. Я решила отреставрировать его и получила одобрение епископа.

Представляете, площадь самого монастыря 4000 кв. метров! И все это нужно было восстановить и культивировать. Вокруг этого монастыря вскоре выросло целое сообщество. Люди строили рядом жилье, принимали христианство, занимались реставрацией икон, которые потом мы вывозили на международные выставки. Все это продолжалось до 2011 года. С этого момента начался отсчет моей борьбы с терроризмом.

- С этого момента вы стали собирать документальные доказательства зверств боевиков?

Да. Еще в марте 2011-го я слышала, что они творят. Но я хотела увидеть все своими глазами.

Я отправилась в Хомс в ноябре 2011 года. В западных СМИ говорилось о мирных демонстрантах, которые выступали за «Исламское государство». В реальности это были взводы смертников. Их целью было сеять насилие, парализовать мирную жизнь города.

За один день я увидела в больнице более 100 трупов. Я видела целые озера крови. У меня есть все видеозаписи. У вас из глаз потечет кровь, если вы их все просмотрите. Это картины террора. Я его фактический свидетель. Потом на Западе говорили, что это Асад все устроил, но у меня есть списки мертвых - 75% из них это солдаты правительства! Их убили, чтобы дестабилизировать обстановку и устранить власть Асада. В тот момент не понятно еще было, что это за люди, которые устроили резню.

- Знаете, что происходит сейчас на территории ИГИЛ?

Общественной жизни как таковой в ИГИЛ нет. Все крутится вокруг мечети, куда женщинам ходить нельзя. Там все настолько жестко, что казни происходят ежедневно. К примеру, если вы закурили - вам рубят пальцы. Там недавно девочку одну забили палками за то, что она открыла профиль в Фейсбуке.

У них есть официальный обычай - изнасилование женщины, которая не соблюдает правила ислама. Сестра, мать, дочка - не важно. Это называется сексуальный джихад.

Один из их лидеров изнасиловал 700 женщин в сирийском регионе, где даже не установлена власть ИГИЛ. Он каждый день ходит по домам. Его набеги были неожиданны, и ему никто не мог дать отпор. У меня есть свидетельства тому кошмару, что он натворил.

В действительности сексуальный джихад - это только прикрытие их развращенного сознания и тела. Они таким образом не мстили, а просто удовлетворяли свои потребности.

- Разве все это соотносится с их традициями?

В ИГИЛ научились их обходить. У них есть такое понятие, как свадьба на 2–3 часа. Чтобы не нарушать законы ислама, они женятся, развлекаются с девушкой, а потом разводятся и передают ее по цепочке. Снова на 2–3 часа. По сути, это проституция.

У меня есть плакат из одного населенного пункта, который ИГИЛ недавно покинула. Там график использования женщин-проституток.

- Что именно там указано?

С 10 до 11 - Фатима, с 11 до 12 - Лейла, и т.д. У этих женщин, естественно, нет выбора. Их просто насилуют. Иногда они берут маленьких девочек. У них считаются приемлемыми половые связи с 9 лет. Кстати, в ИГИЛ сейчас наблюдается массовое многоженство - женятся на девочках, которым 9, 10, 11 лет. Многие из них вскоре умирают. Их организм не выдерживает. Но это мало кого волнует из международных организаций.

Еще в ИГИЛ есть рынок, где они торгуют людьми. Туда приезжают шейхи, щупают рабов, заглядывают им в рот, трогают грудь, ноги - все, как в кино. В качестве товара бывают не только женщины, но и мужчины. И снова международное сообщество ничего не делает с этим.

У меня есть свидетельства, что в Иордании (где ИГИЛ не правит) каждый день проходит так называемый рынок сирийских невест или сирийских свадеб. Привозят из Сирии девочек, женщин на продажу. Очень много.

- Какую цену за них назначают?

Иногда это может быть всего лишь 50 долларов.

- Русские женщины попадают на такие рынки?

Нет. Я ни разу не слышала об этом. Боевики идут за своими жертвами именно в Сирию, причем в такие районы, где проживают определенные этнические группы.

- Но они берут в плен и европейцев, которые оказались на территории Сирии?

Я слышала о взятии в плен правозащитников из Великобритании и Франции. Я не знаю, говорят ли они правду, я не знаю, насиловали ли их. Но по виду некоторых из них можно сказать, что они действительно попали в такую передрягу.

- Вы пытались спасти кого-то из выставленных на продажу?

Я встречалась с людьми из НКО, которые занимаются этим вопросом. Они платят деньги и выкупают людей. Им удается это в Ираке, Иордании, но не в Сирии, потому что ИГИЛ у нас - это очень изолированная структура. ИГИЛ заняла пустынные регионы Сирии, и с ней трудно вести коммуникации.

- Вы пытались?

Я даже пытаться не буду, потому что я их не считаю за людей.

- Те зверства, о которых вы рассказываете, в здравом уме не совершить. В ИГИЛ используют наркотики?

Абсолютно точно. Чаще всего это опиум и таблетки (они ускоряют реакцию, хочется все время двигаться, усиливают агрессию и т.д.) Таблетки делают и поставляют, по моим данным, из Саудовской Аравии.

Как изменилось отношение к христианам в Сирии с начала гражданской войны? Они ведь и так всегда составляли меньшинство на фоне мусульман.

В принципе, Сирия - это светское государство. Таких стран в арабском мире вы больше не найдете. Государство приняло попытки одинаково защищать представителей всех религий. Я живу в Сирии 20 лет. И когда-то там говорить о каких-либо религиозных различиях официально являлось государственным преступлением. Так было до недавних пор. Теперь все изменилось.

Когда-то в Сирии все женщины были одеты, как на Западе, и вы не увидели бы их в чадре даже в деревнях. Сейчас вы, напротив, вряд ли встретите девушку без паранджи и чадры, без никаба. Они сейчас закутаны. Это соответствует видению женщины ИГИЛ. Я задокументировала факты, когда в регионах Сирии женщинам платили большие деньги, чтобы они одевались в соответствии с исламским дресс-кодом. В обычных сирийских семьях за деньги внедряют более жесткие принципы ислама. На эту идеологию (а она включает в себя религиозную дискриминацию: «Если ты не с нами, то тебе дорога на кладбище») были потрачены миллиарды долларов.

- Вы выясняли, за счет каких средств живет ИГИЛ?

Тут все просто. Деньги в основном арабских принцев и продажи нефти. 200 тысяч человек, которые перевернули всю страну, живут на территории ИГИЛ безбедно. У них приборы ночного видения, у них экипировка лучше, чем у сирийской армии правительства.

Но знаете, кто во всем случившемся больше всего виноват?

Международные организации «Аль-Каида» и «Братья-мусульмане» (кстати, признанные в России террористическими)?

Виноваты западные страны. Вместо того чтобы поддерживать и всячески благоволить светскому Сирийскому государству, они заключили союз с «Братьями-мусульманами», и те смогли усилить роль мусульманства в государственной жизни. Сейчас ислам должен завоевывать и управлять. Для их видения мира религия и государство - это единое целое (а ведь Христос сказал напротив: «Царство мое не от мира сего»).

В Сирии мы сейчас находимся в статусе жертв двух теорий заговора. Западные СМИ пишут, что процесс, который происходит в Сирии, - это стремление к демократии и свободе. Это большая ложь. Другой заговор состоит в том, что арабские принцы-миллионеры платят колоссальные суммы международным террористам, чтобы они шли на глобальный джихад, на виду у Запада, с его согласия и, возможно, поддержкой.

- Но на Западе говорят: «Мы не знаем, откуда пришли эти террористы. Мы с ними боремся!»

Вот это главная ложь. Они сами инициировали распространение исламистской культуры, поведения. По сути, произошел регресс, с исторической точки зрения. Это почти то же самое, если бы вы сказали сейчас: «А давайте инквизицию внедрим, чтобы защитить права Христа». И мы пали жертвами этой политики, которая шла под лейтмотивом демократии и свободы. В реальности это была исламистская революция, целью которой было привести к власти «Исламское государство».

В Сирии сейчас довольно трудно. Развитие событий принимает шизофренический характер.

- Вы не боитесь за свою жизнь? Вам угрожали?

В первый раз мне угрожали в июне 2012 года. Говорили, что меня похитят и сделают со мной то, что со всеми. Мне пришлось бежать из монастыря. Я возвращалась туда лишь короткими наездами.

В Италии правоохранительные органы приставили мне службу охраны, когда по их каналам прошло сообщение, что готовится покушение на меня. В Бельгии случилось то же самое - правоохранительным органам поступила конкретная информация, что есть угроза моей жизни. Те, кто хотел напасть на меня, относятся к представителям движения «Братья-мусульмане».

ИГИЛ - это просто исполнители, боевики. За ними стоят идеологи, которые формируют политику, и именно от них шла угроза.

На самом деле я считаю, что сама структура ИГИЛ - это просто робот, искусственное создание. Опасаться надо не его, а тех, кто его создал. Все очень серьезно. Вам нужно четко понимать, кто стоит за этими ужасными нарушениями прав человека. Во время Второй мировой можно было увидеть лицо, виновное во всем, - Гитлер. Вы могли указать на него пальцем и сказать: «Это все сделал он». А в наши дни, когда как таковые запрещены этнические чистки, запрещен терроризм, мы не может конкретно показать на кого-то, кто эти запреты нарушает.

Я не боюсь ИГИЛ как такового. Я боюсь тех людей, которые стоят за сборищем боевиков, подкидывают деньжат, дают им поручения, вдохновляют.

- Вы могли бы назвать конкретные имена?

Фамилий я не назову. Но все ведь очевидно. Как возможно сегодня передвигаться такому большому количеству террористов от одного аэропорта в другой? Иногда они летят в Сирию из Китая, Узбекистана, Казахстана... Они проходят все погранзаставы, таможенный контроль, у них есть документы.

Я вчера в аэропорту Бейрута среди пассажиров видела представителя «Аль-Каиды» (говорю с 99%-ной уверенностью). Он был одет и вел себя соответствующим образом. Почему он там был? У нас одна авиационная система безопасности, предусматривающая регистрацию всех пассажиров. Есть единая система разведки, надзора. США ей владеют.

Или вот возьмем другую сторону. Террористы получают миллиарды долларов. Иногда, когда я получаю тысячу евро на благотворительные цели, банкиры говорят: «Извините, мы приостановим эту проводку, чтобы проверить - уж не на терроризм ли это». То есть получается, по поводу тысячи у них вопросы, по поводу миллиардов их нет?

В Интернете вы можете найти видеоролики об ИГИЛ. У них очень хорошие продюсеры из США, Англии, Франции. Они занимаются профессиональной подготовкой такого материала.

Потому я и говорю, что ИГИЛ - это искусственно созданное явление. Это большое шоу.

- Когда российская армия атаковала ИГИЛ, что вы почувствовали?

Я была счастлива! Как, в принципе, весь сирийский народ. У нас шла колоссальная война за будущее в Сирии. Нам требовалась помощь той силы, которая могла бы остановить этот ужас. Мы благодарны, что Россия откликнулась на призыв сирийского президента помочь нам в этой войне.

- А в России вы чувствуете себя в безопасности?

У вас сильное государство, и оно может защитить свое население и тех, кто находится на его территории.

Be advised, VIDEO CONTAINS GRAPHIC IMAGES, not recommended for children under age of 18
Mature viewers only. This is a war documentary. For documentary and educational purposes only.
Video is on channel covering wars posted not to offend, shock or encourage violence but for news / historical and educational purposes — to document war, war crimes and cases of terrorism. (Every video is dated for such purposes)

Video shows a war, and all horrors that come with it… Real events — as it is — often videotaped by the people who lived thru it.
Video shows scenes of real war, violence, death scenes., and often have historical significance.
It is raw footage, therefore: Use your own discretion.
If it’s not something you were expecting to watch, please watch something else.

Again: This is a war documentary,
VIDEO CONTAINS GRAPHIC IMAGES, VIOLENCE AND POSSIBLE WAR CRIMES.

Больницу Дейр-эз-Зора несколько месяцев назад захватили боевики ИГИЛ. Каждый был хорошо вооружен и обязан поясом смертника. Они должны были закрепиться в больнице и подтянуть резервы. Тогда город был бы разрезан на части. Рано утром они ворвались в здание и согнали весь персонал и больных в два помещения на втором этаже, женщин и мужчин отдельно. Военных убивали.
По словам врачей, крупные мужчины с длинными бородами, из разных стран, говорили на арабском с акцентом. Больницу оцепили солдаты Республиканской гвардии и племенного ополчения шайятат под командованием того самого Исама Захреддина. Под прикрытием огня штурмовые группы гвардии прорвались на первый этаж. Пару человек потеряли от снайпера. Лестничные пролеты перекрыты, подняться наверх не получается. Одновременно с перестрелкой через окна выносили на руках больных. В этот момент по стене здания в окно смогли залезть несколько бедуинов.
Их командир из двери операционной бахнул из гранатомета по игиловцам в коридоре. Гвардейцы рванули наверх. Валили в упор. Терроры заметались между двумя отрядами и тут началось самое страшное — они стали подрываться в помещении. Оставшихся игиловцев удалось вытеснить на четвертый этаж. Там их добили. Из одиннадцати боевиков взорваться не успел только один. Шайятат и гвардия потеряли пять-шесть человек и много раненых. Говорят, жесть, не понятно почему, но сложно было выключить игиловцев. Только выстрелом в голову или только оглушить взрывом. Бой длился двое суток. Заложников освободили через сутки. Еще сутки добивали. Страшные разрушения. Мясо на стенах, оторванные конечности. Видео жуткое. Вот так выглядит борьба с терроризмом…

Надя Мурад Баси Таха: Бывшая наложница исламских боевиков рассказала свою историю корреспондентам «Новой газеты». Корреспонденты «Новой» разыскали бывшую наложницу боевиков «Исламского государства», которая сейчас находится в одной из европейских стран под программой защиты свидетелей. Ей хватило смелости рассказать миру свою историю.

Надя Мурад Баси Таха. 21 год, езидка, родом из деревни Кочо (Северный Ирак, Курдистан). Находилась в рабстве у боевиков «Исламского государства» три месяца, бежала. 16 декабря Надя выступала перед Советом безопасности ООН, рассказывала о геноциде езидов, осуществляемом ИГ. В прошлый вторник правительство Ирака выдвинуло Надю как кандидата на Нобелевскую премию мира.

Справка . Езиды — курдская этноконфессиональная группа, говорят на курманджийском языке. Религия езидов — езидизм, близка к зороастризму. Это монотеистическая религия. В основном проживают на севере Ирака, юго-востоке Турции, Сирии и в странах Европы. По различным источникам, на планете насчитывается от 1 до 1,5 млн езидов. Основная территория компактного проживания езидов — районы Айн-Сифни, Синжар и Дохук в иракском губернаторстве Мосул. По довоенным оценкам, численность езидов в Ираке составляла примерно 700 тысяч человек.

Наша деревня называется Кочо. Там жили около 2700 человек. У езидов, в городе Синжар, что в моей деревне, жизнь была очень простая. Мы жили автономно от государства. Вся деревня занималась сельским хозяйством, держали скот. И мы тоже. Мы выращивали пшеницу, ячмень. У меня вся семья в деревне. Мой отец умер в 2003 году. Я жила с братьями, сестрами, с мамой. У меня было восемь братьев и две сестры. У нас в Кочо была только одна школа, мы все туда ходили. Я очень дружила с одноклассниками. Мы много говорили о своем будущем, кто каким человеком станет, какой профессии. Я очень любила историю, хотела стать учительницей. Я отучилась 6 лет в начальной школе, потом три года в средней, потом еще пять лет в старших классах. Мне оставался шестой, последний год, потом должна была поступать в университет. Но в начале шестого учебного года война началась, и ИГ захватило нашу деревню.

В моей деревне все жители были езидами. Наша религия — очень древняя. Вера — основа нашей жизни. В нашей деревне девушка не может выйти замуж за кого-то, кроме мужчины-езида, мы не можем выходить замуж за христиан или мусульман. Но мы, как и мусульмане, и христиане, верим в Бога. У нас тоже есть праздники вроде новогодних, трехдневный пост в декабре, у нас есть свои молитвы и свои храмы. В городе Лалеш — наш главный храм, в Синжаре есть тоже святые места, куда мы ходили. Наверное, ИГ их разрушило. У меня в семье нет людей, которые служат в храме, нет священников. Но в Лалеше есть высший религиозный совет святых людей, они управляют нашим обществом по всем религиозным правилам. Про ИГ я первый раз услышала в июне, когда они захватили Мосул. По телевизору шли новости, я увидела мельком, но мы не думали, что они придут к нам, и мы не обратили внимания. Помню, как мужчины обсуждали, что делать, если нападут на нас. Но мы и не думали бросать свои дома и бежать. В Синжаре были курдские чиновники, курдские силовики, и они подтвердили, что ИГ нас не тронет. И власти Ирака, и правительство Курдистана говорили: «Не уходите, никто не нападет на вас, мы охраняем вас». Мы верили им, мы надеялись на их защиту. Они нам не сказали, что ИГ уже уничтожало езидов в других районах. Мы знали, что, когда ИГ захватывало города Мосул и Хамдания, они говорили местным шиитам и христианам: «У вас есть два дня, чтобы уехать из города» — и их не трогали. Когда ИГ входило в Талль-Афар, в шиитские деревни вокруг, говорили: «Уходите, оставьте все имущество дома и уходите». Мы думали, они к нам тоже так отнесутся, если что. Но мы не верили, что нас захватят, конечно. Мы даже не закрывали двери в свои дома.

Третьего августа 2014 года ИГ захватило город Синжар. Они вошли в езидские деревни вокруг города, и с раннего утра некоторые езиды бежали в горы, чтобы спастись. Боевики начали стрелять. В этот день погибло три тысячи человек — мужчины, женщины, дети. Я знаю это от семей, которые убежали в города Курдистана, каждый сообщил, кто был убит из его семьи. Посчитали и получилось три тысячи. После освобождения Синжара нашли 16 массовых захоронений в Синжаре и окрестных деревнях. Боевики запретили покидать людям их города и деревни. В тот же день они увезли многих женщин и девушек. Третьего августа мы не смогли уехать из деревни. Когда они захватили район, то пришли к нам прямо из ближайшей деревни, так как наша деревня очень близко к мусульманским деревням Бааж и Глеж. Вошли в нашу деревню, взяли ее под контроль и сказали, чтобы никто не покидал деревню. Угрожая оружием, расставили блокпосты. Затем они прошли по домам и изъяли оружие, у кого оно было. Каждый из нас оставался в своем доме с 3 по 15 августа.

14 августа — был четверг — их эмир приехал в деревню. Его звали Абу Хамза Аль-Хатуни . В каждой езидской деревне есть мухтар — староста. Эмир пришел к нашему старосте и сказал: «У вас есть три дня. Либо примете ислам, либо мы вас убьем». Но они даже не стали ждать. На следующий день, 15 августа, этот эмир приехал снова. Вместе с ним около двух тысяч человек боевиков вошли в деревню. И в 10.30—11 часов утра — это была пятница — они объявили, чтобы все жители деревни — женщины, дети и мужчины — собирались около нашей школы. Всех нас — 1700 человек — загнали в школу. Когда мы оказались в школе, игиловцы сказали: «Все женщины и дети — на второй этаж, а мужчины остаются на первом этаже». Я была на втором этаже, но в пролет мы видели, что происходит на первом. Боевики собрали у мужчин кольца, деньги, мобильные телефоны, кошельки — все, что у них было. После этого они поднялись на второй этаж, и все, что у детей, женщин было: кольца, золото — они забрали тоже. Сами они были безусые, но с бородами, у некоторых волосы были длинные, у некоторых — короткие, все были одеты в длинные одежды — джелябы. Их эмир прокричал нам снизу: «Кто хочет принять ислам, выходите, а остальные останутся в школе». Никто из нас — ни женщины, ни мужчины — не захотел перейти в ислам. Никто не вышел из школы. После этого они посадили всех мужчин в пикапы — всех 700 человек — и увезли их в сторону от деревни, недалеко, за 200 метров. Мы подбежали к окнам и увидели, как они их расстреливали. Я это видела своими глазами. Среди мужчин было шесть моих братьев. Еще — три двоюродных брата со стороны отца, два двоюродных брата со стороны мамы. И было много других родственников. Мои братья — пять родных, один сводный по отцу. Я не хочу называть их имена. Мне больно до сих пор.

После того как они покончили с мужчинами, они поднялись к нам и сказали: «Спускайтесь на первый этаж». Спросили: «Кто хочет принять ислам, поднимите руку». Но никто из нас не поднял руки. И нас всех погрузили в те же пикапы и повезли в сторону Синжара. Мы не знали, куда нас везут и что сделают с нами. Нас всех — и детей, и женщин, и старух — отвезли в соседнюю деревню Солах, рядом с Синжаром, на пикапах и поместили в двухэтажную школу в этой деревне. Было 8 часов вечера. Там были только жители нашей деревни, с жителями других деревень они разобрались до этого. Перед тем как нас загнали в школу, они отобрали платки, которыми мы покрывали головы, отобрали куртки, чтобы хорошо видеть наши лица. В школе нас стали разводить в разные стороны. Разделили на четыре группы: замужние, пожилые, дети и мы, молодые девушки. Сортировали нас мужчины разного возраста, и молодые, и пожилые, и средних лет. Спрашивали, кто замужем, кто нет. Пожилых и тех, кто старше 40, отделяли, беременных тоже. Нас, молодых девушек, оказалось 150, от 9 до 25 лет. Нас вывели в сквер. 80 пожилых женщин вывели из школы и убили их, так как боевики не хотели их брать в наложницы. Они все были мои односельчанки. Среди них была моя мама. В 11 часов вечера приехали автобусы. Пока автобусов не было, четыре боевика читали нам Коран.

Нас всех — 150 девушек — посадили в два автобуса, и в сопровождении было около 10 машин. Света в автобусах не зажигали, чтобы самолеты сверху их не видели и не разбомбили колонну. Только первая машина шла с включенными фарами, остальные нет. Нас везли из Солаха в сторону Мосула. В каждом автобусе было по одному боевику. Нашего сопровождающего звали Абу Батат. К каждой девушке в автобусе он подходил и, подсвечивая своим мобильником, рассматривал лицо. Он не отставал, ходил по рядам, приставал к каждой, рукой хватал за грудь, водил по лицу своей бородой. Это длилось и длилось. Несколько часов назад убили наших мужчин и матерей, и мы не знали, для чего мы им и что будут делать с нами. Я сидела у прохода, он дотронулся до моей груди, и тогда я начала кричать, и все девушки в автобусе тоже начали кричать и плакать. Водитель остановил автобус. Пришли боевики из сопровождающих машин и спросили, что случилось. Девушки начали говорить, что он к нам пристает, я сказала, что он хватает девушек за грудь. И один из боевиков сказал: «Ну именно поэтому мы вас и взяли, вы здесь для этого». Навел на нас оружие и сказал: «Вам нельзя говорить, шевелиться и смотреть по сторонам, пока мы не доедем до Мосула». И все это время, пока не приехали, мы разговаривать не могли и шевелиться из-за этого Абу Батата. Нас привезли в Мосул, к главному штабу ИГ. Огромный двухэтажный дом с подвалом. И в полтретьего ночи нас всех завели туда. Там уже были женщины и дети — езиды, которых 3 августа взяли в плен.

Я села рядом с одной женщиной и спросила ее: «Вас раньше привезли. Что с вами происходило, что делали с вами, сколько вас?» Я помню, что у нее было двое детей. Она сказала: «3 августа нас схватили и привезли сюда. Здесь, в штаб-квартире, 400 женщин и девушек — езидок. Они каждый день после обеда или вечером к нам заходят и забирают девушек, которых хотят. До сих пор нас, которые постарше и с детьми, не забирали еще ни одну. Но наверняка сегодня или завтра придут и возьмут кого-нибудь из вас». Мы оставались там до утра. В 10 часов утра объявили, что нас всех разделят на две группы. Одних оставят в Мосуле, других отправят в Сирию. Они выбрали 63 девушки, которых решили оставить, и я оказалась среди них. Остальных отправили в Сирию. В Сирию увезли двух моих сестер. Нас перевели в другое здание, тоже двухэтажное. На первом этаже были боевики, а девушек отправили на второй этаж. Из всей моей семьи со мной остались три моих племянницы, девочки 15, 16 и 17 лет. Две из них сестры — дочери одного моего брата, третья — дочь другого моего брата. Мы оставались два дня там, до 18 августа. Окна были завешены черным, мы не знали, день, утро или ночь. Только когда нам приносили еду, мы спрашивали, сколько времени.

Вечером 18 августа на второй этаж поднялось около 100 боевиков. Они встали посредине комнаты, начали рассматривать и выбирать себе девушек. Нас накрыл ужас. Многие девушки падали в обморок, других рвало от страха, кто-то кричал, а они выбирали себе кого хотели. Я и мои племянницы скорчились на полу, мы обнимали друг друга, мы не знали, что делать, и тоже кричали. В комнату зашел очень большой человек, как шкаф, как будто это пять человек вместе, весь в черном, и он направился ко мне и к моим племянницам. Девочки хватались за меня, мы кричали от ужаса. Он встал перед нами и сказал мне: «Вставай». Я не двигалась и молчала, и он ногой толкнул меня и сказал: «Ты, вставай». Я сказала: «Не встану, я пойду с другим, я боюсь тебя». Тут подошел другой боевик и сказал: «Ты должна пойти с тем, кто тебя выбрал. К вам подходят — вы встаете и идете, это приказ». Он повел меня на первый этаж, где регистрировали, какая девушка с кем уходит. Там был список девушек, и они вычеркивали имена тех, кого забирали. Я смотрела в пол, ничего не видела вокруг. И пока искали мое имя, чтобы вычеркнуть, потому что я иду с этим толстым, в этот момент я заметила чьи-то ноги. Кто-то подошел, кто-то небольшой. Я упала, обняла его ноги и даже не смотрела на лицо, я сказала: «Пожалуйста, возьми меня, куда там ты хочешь, только избавь меня от этого человека, я его боюсь». И этот молодой человек сказал по-арабски тому, огромному: «Я хочу эту девушку. Я ее забираю себе».

Этого человека звали Хаджи Салман , он полевой командир, он из Мосула. Он меня взял в свой штаб, у него было шесть охранников и водитель. Одному из них велели учить меня Корану. Хаджи Салман отвел меня в комнату, сел рядом и попросил стать мусульманкой, принять ислам. Я ответила: «Если вы не будете заставлять меня спать с вами, то я приму ислам». Он сказал: «Нет, ты все равно будешь нашей женщиной, я для этого тебя выбрал». — «Тогда я не приму ислам». Хаджи Салман сказал: «Вы, езиды, кафир, неверные. Вы должны уверовать, а сейчас вы неверующие». Я спросила: «А мои братья, мои родные?» Он ответил: «Они неверные, и я их убил. А вас мы отдадим мусульманам ИГ, и вы перестанете быть неверными. Мы освободили вас от кафиров, чтобы вы приняли ислам».

Он разделся. Сказал, чтобы и я разделась. Я сказала: «Ты знаешь, я болею. Когда убивали наших мужчин, у меня начались месячные. Мне очень больно, я не хочу раздеваться, я не могу принимать мужчин». Он меня заставил раздеться. Я оставила только трусы. Он сказал: «Снимай трусы, потому что я хочу проверить, что у тебя действительно месячные». Когда он увидел, что у меня действительно месячные, он оставил меня в покое и не изнасиловал в ту ночь. На следующее утро он сказал мне: «Я сейчас уеду, а вечером к тебе приду и буду спать с тобой, и мне все равно, есть у тебя месячные или нет». Где-то в шесть часов вечера ко мне зашел его водитель. Принес косметику, платье, сказал: «Хаджи Салман передает, что надо помыться, накраситься, надеть платье и готовиться для Хаджи Салмана. Он сейчас придет». Я поняла, что выхода нет. Я сделала все это: приняла душ, накрасилась, надела это платье, села на кровать. Когда он зашел в комнату, он подошел ко мне. Разделся, сказал, чтобы я разделась. Я сделала это. И он меня изнасиловал. Я была девушкой до этого. В холле, куда выходит эта комната, были его охранники, водитель и другие боевики, я кричала все время, звала на помощь, но никто не ответил и не помог, им было все равно. На следующий день одели меня в черное платье, во все черное. Он повез меня в исламский суд Мосула, суд ИГ. Когда я приехала туда, я увидела тысячу девушек таких же, как и я, с покрытыми головами, в черных платьях, и рядом с каждой стоит боевик. Нас повели к судье, кади, его звали Хусейн . Кади читал Коран над нашими головами, нас заставляли произнести те слова, с которыми человек входит в ислам. Затем сделали фотографию каждой девушки, прилепили на стену, а под фотографией написали номер. Этот номер принадлежит тому человеку, который до сих пор спал с этой девушкой. Под моей фотографией написали номер и имя Хаджи Салмана. Это сделали вот почему.

В суд приходят боевики и смотрят на фотографии, и если кому-то нравится девушка, он может позвонить по этому номеру и взять ее в аренду. За аренду платили деньгами, вещами, как договоришься. Нас можно было арендовать, купить, получить в подарок. Когда мы вернулись после суда, он мне сказал: «Не вздумай пытаться бежать. Тебе будет очень плохо, мы такое сделаем с тобой». Я ответила: «Я не смогу бежать, ты — ИГ. Я знаю, что бессильна». Прошла неделя, как я была у него. К нему приходило много гостей… Я терпела. Но это слишком тяжелая жизнь, среди этих боевиков ИГ. Мне надо было оттуда сбежать, любой ценой, ведь будет лучше, даже если меня убьют. И я попыталась сбежать. Внутри здания мне можно было ходить с этажа на этаж, поэтому я решила попытаться. В 8 вечера я спустилась со второго этажа на первый. На первом этаже низкий балкон, с балкона спускается лестница вниз, в сад. Я уже спустилась с лестницы, и там меня поймал один охранник. Когда его охранник меня поймал, он меня завел в комнату. Пришел Хаджи Салман, начал бить меня, ударил раз десять, потом сказал: «Быстро раздевайся». Обычно было так, что он раздевался вначале, а потом говорил мне… Но в этот раз он велел раздеться мне. Этот Хаджи Салман очень плохой человек, я не видела никого такого же безжалостного. Я от страха всю одежду сняла. Я голая забилась в угол, он приказал идти на кровать, и я села на угол кровати. А он мне сказал от двери: «Что я тебе говорил? Если ты попытаешься сбежать, я с тобой такое сделаю». Он вышел. А в комнату зашли шесть его охранников. Они закрыли дверь. Это перед моими глазами сейчас все. Я помню, как меня насиловали трое. Потом я потеряла сознание, и я не знаю, сколько их было еще, что было потом. На следующий день в 8 утра я открыла глаза, никого в комнате не было. После этого три дня я оставалась в комнате. Мне очень было больно, я не могла встать. Никто не подошел ко мне. Только иногда эти охранники приносили мне еду. На четвертый день я встала, помыла голову, постояла под душем. На следующий день мне сказали: «Собирайся, надевай свою черную одежду». Я встала, оделась в черное. Оказывается, пришли двое мужчин из города Хамдания, тоже ИГ. Они сказали мне: мы купили тебя, одевайся, с нами поедешь. Они меня отвезли в город Хамдания. Я вошла в большую комнату и увидела там езидскую женскую одежду на полу. Много одежды. И эти боевики сказали, что до меня уже насиловали 11 женщин в этой комнате. Я у них была две недели, у этих двух мужчин, у каждого по неделе. Через две недели к ним приехали двое и с ними четыре девушки, в таких же черных тряпках. Я не знаю, откуда их привезли. Нам не разрешили разговаривать друг с другом. Меня взяли, а этих девушек у них оставили. Обмен.

Эти двое служили на блокпосту и забрали меня на этот КПП. Я у них оставалась 10 дней. Меня насиловали. Потом приехал водитель ИГИЛ из города Мосул и забрал меня к себе. Я у него была две ночи и три дня, а третьей ночью он сказал мне: «Я сейчас пойду за красивой одеждой для тебя. Тебе надо помыться и надеть это, выглядеть хорошо. На тебя придут смотреть люди, и если ты им понравишься, купят тебя». Было где-то около 11 часов вечера, когда он ушел за одеждой. В доме были только я и он, он ушел за одеждой, и я осталась одна. Я вышла из дома. Я думала, поймают меня опять или нет, не знала, смогу спастись или нет. Я вышла, побежала, потихоньку прошла мимо старых домов и постучала в дверь одного из них. На улице не было света. Кто-то открыл, и я сразу зашла, не зная, это боевики или обычные люди, женщина или мужчина, ничего неясно было, но старалась найти какой угодно дом, чтобы спрятаться. Еще стояло лето, очень жарко было. Света не было. Я увидела, что в доме женщина и дети. Я сказала, что я езидка, рассказала свою историю и умоляла помочь сбежать отсюда. Муж этой женщины сказал: «Сейчас ты ночуй здесь, завтра посмотрим».

Шесть моих братьев убили, пять родных и одного сводного, но еще трое братьев в Курдистане работают, я знала, что один из них в лагере беженцев, и я вспомнила его номер телефона. На следующее утро муж и жена подошли ко мне, и я сказала: «Помогите мне. У меня брат живет в лагере беженцев в Курдистане. Дайте мне мобильный телефон, я хочу позвонить брату. Я дам все, что хотите, только помогите мне выбраться отсюда». Они дали мне мобильный. Я позвонила брату и сказала, чтобы перевел им деньги, может, они мне помогут. А они сказали мне, что дадут удостоверение личности, черную одежду, отправят на такси и спасут. Эта семья невероятно хорошая была, они очень хотели помочь, но были очень бедны. Мой брат перевел им деньги, и действительно, мне дали удостоверение его жены — мусульманки, мне дали черную одежду и взяли такси. Мой брат сказал: «Надо выбираться в Керкук». Перед поездкой мужчина сфотографировал меня в парандже и отправил моему брату через вайбер. Написал ему, что я в розыске, что он рискнет собой и вывезет меня. Мужчина поехал вместе со мной, я была в парандже, все было закрыто, кроме глаз, и никто даже не проверял и не смотрел на лицо, только смотрели на удостоверение. Когда мы ехали, мое фото было на каждом КПП. Эта была та фотография из суда, без паранджи. Под фото было написано: «Это сбежавшая езидка, и если кто-то ее найдет, надо ее обратно вернуть в штаб».

Мы проехали три КПП. Когда мы доехали до Керкука на КПП, где были курдские солдаты, там стоял мой брат. Он забрал меня. Так я и пришла к своему брату. Помните, я рассказала про огромного человека, который хотел меня забрать себе? Когда меня забрал Хаджи Салман, этот человек забрал мою племянницу. Она пробыла в Мосуле семь месяцев, ее несколько раз перепродавали, но потом она тоже сумела сбежать оттуда. Так же, как и я, она забежала в чужой дом, и ей помогли за большие деньги сбежать из Мосула в Керкук. Сейчас она уже две недели как в Германии. Немецкое государство привезло ее туда. А две другие племянницы — я до сих пор не знаю, что с ними. Никакой информации о них нет. С двумя моими сестрами, которых отправили в Сирию, происходило то же самое. Их много раз покупали и продавали, а потом кто-то из родственников заплатил за них большие деньги и выкупил. Одна сейчас в Германии, другая в Курдистане, в лагере. Мужчины, которые нас покупали и продавали, были бесчувственны к нам. Я не встретила ни одного хорошего человека среди них. Они очень рады были, что именно это с нами, езидами, делают. Они плохо относились и к христианам, и к шиитам, относились ко всем меньшинствам плохо, но к езидам у них был особый подход. Продавали и насиловали женщин, убивали мужчин. Никто из нашей деревни: ни женщины, ни девушки, ни мужчины, ни дети — ни один человек не избежал насилия или убийства Около 3400 езидов — женщин, детей, пожилых женщин и молодых девушек — пропали. Уже 16 месяцев о них нет никакой информации. Кто-то говорит, что их уже убили. Говорят, что многие совершили самоубийство. Но никто не знает их судьбу. Их не ищут, о них не говорят ни одного слова. Сейчас весь мир видит, что такое ИГ, весь мир видит, что делает ИГ. Но прямо сейчас девушек и женщин продают и насилуют. Но совесть человечества не пробудилась, и этих женщин некому освободить.

Заруби себе на носу, сынок, — сказал мой отец, не спуская глаз с
гусиного перышка вертикально торчавшего из воды поплавка. — Из всех
человеческих ценностей я превыше всего ставлю чувство собственного
достоинства, которое отличает человека от скота и делает его венцом
природы.

Мы сидели на мягком мшистом берегу тихой и ленивой русской речки,
>> поросшей камышом и осокой, и удили рыбу самодельными удочками. За нами
>> шелестели кружевными кистями листьев белые тонкоствольные березки,
>> застывшиеn вперемежку с серыми осинами. Дальше высились темные
>> верхушки елей. Забираться в лесную глушь, подальше от города и людей,
>> просиживать до одури с удочками в руке стало в последние годы
>> подлинной страстью для него, отставного полковника, повидавшего на
>> своем веку столько, что и на сто человек хватило бы с лихвой. Он, все
>> еще крепкий, с каменными мускулами на груди и руках, видно, очень
>> устал от людей, от подлостей и измен и искал уединения, где можно
>> бездумно, уставившись в одну точку, убивать время, оставшееся до
>> могилы.
>>
>> — Я, к примеру, — продолжал он, оторвав от губ приклеившийся конец
>> сигареты, отчего приоткрылись еще крепкие, но желтые, насквозь
>> прокуренные зубы, — оттого и жив до сих пор, что сохранял некую толику
>> этого чувства. А не то сто раз бы погиб.
>>
>> Это только кажется, что подлый и хитроумный народ живет подольше и
>> слаще, а честный и прямой человек гибнет первым. Из того, чего я
>> нагляделся, напрашивается совсем иной вывод. И тут ничего не подведешь
>> под общий закон. От национальных ли качеств это зависит, от
>> родительских ли генов? Не берусь судить.
>>
>> Надо полагать, какой-то определенный закон естественного отбора
>> распространяется на род людской, без различия рас, национальностей и
>> вероисповеданий.
>>
>> Чувство собственного достоинства в самом лучшем его виде проявляется у
>> двух категорий людей: у крестьян, что трудятся на земле, выросли среди
>> лесов и полей и привыкли хлеб добывать в поте лица своего, а также у
>> интеллигентов. Подлинных, а не тех полуобразованных люмпенов, каких
>> теперь встречаешь на каждом шагу. У интеллигентов развито понятие
>> личной чести. И они не опустятся до низкого поступка, до скотского
>> поведения, даже если на карту поставлена собственная жизнь. Они, к
>> счастью, еще не лишились чувства стыда. А сколько народу даже не
>> знает, что это такое?
>>
>> Когда мой артиллерийский дивизион был разбит и, кто уцелел из личного
>> состава, разбежались по окрестным деревням, я сорвал с себя
>> командирские знаки различия, зарыл в землю партийный билет и в
>> одиночку попытался пробиться из окружения к своим. Не вышло. Схватили.
>>
>> И вот стою я в серой и грязной колонне военнопленных. Немцы нас
>> построили в три шеренги и через переводчика объявляют:
>>
>> — Кто еврей — три шага вперед!
>>
>> Я сам поразился, как много евреев оказалось в колонне. Их всех
>> отделили и поставили в другом конце плаца. Я, как ты догадываешься,
>> даже бровью не повел, словно я не еврей. Стою где стоял.
>>
>> Снова объявляют:
>>
>> — Кто коммунист — три шага вперед! Их тоже в сторонку, к евреям.
>>
>> Я — стою.
>>
>> — Старший командный состав — три шага вперед! Их туда же, к
>> коммунистам и евреям.
>>
>> Потом всех, кого отделили, тут же на плацу и расстреляли. Из пулемета.
>> На наших глазах.
>>
>> А я, как видишь, жив и с тобой вот болтаю. Почему? Мне, сынок, надо
>> было сделать не три шага, а целых девять. А, как знаешь, я — большой
>> лентяй.
>>
>> Он улыбнулся. Невесело. Слегка приоткрыв свои прокуренные зубы.
>> Придавленные тяжелыми веками глаза не смеялись.
>>
>> — Думаешь, я один был такой умный? Нашлось немало таких, что не вышли
>> из строя по первому требованию. Но им не повезло, как мне. В колонне
>> пленных оказались люди, что знали их и поспешили помочь немцам,
>> выволокли их из шеренги.
>>
>> Потому что немцы сделали верный расчет на психологию скотов. Голодных
>> и опустившихся скотов. За каждого выданного еврея, или коммуниста, или
>> старшего офицера тому, кто их выдаст, была обещана награда: сто
>> граммов хлеба и пачка махорки.
>>
>> Я оказался достаточно везучим, чтобы не попасть в плен со своими
>> сослуживцами. Во всей колонне ни один человек не знал меня. И поэтому
>> остался жив и в состоянии рассказать тебе, до чего мерзок род людской,
>> когда теряет те несколько качеств, слегка отделяющих его от животного.
>> Я стоял, окаменев, в своей шеренге и не верил глазам своим. Солдаты,
>> еще вчера вместе делившие тяготы фронтовой жизни, в одном.окопе,
>> локоть к локтю, отстреливались от врага, ели из одного котелка и спали
>> вповалку, обнявшись, согревая друг друга теплом своих тел, выводили,
>> выталкивали из строя своих товарищей, отдавали в руки палачей и тут же
>> бесстыдно и униженно просили награды: кусок хлеба и махорки, чтобы
>> покурить.
>>
>> Некоторые даже дрались между собой, не поделив добычи, потому что
>> вдвоем ухватились за одну жертву, знакомую по совместной службе, и
>> теперь пинали ногами друг друга, кровавили носы, и каждый тащил к себе
>> напуганного оцепеневшего человека, чтоб самолично поставить его под
>> пулю и ни с кем не разделить жалкой награды.
>>
>> Когда выстрелы затихли и все, кого отогнали на другой конец плаца, уже
>> не стояли, сгрудившись, а валялись на булыжнике в самых невероятных
>> позах и кое-кто из недобитых дергал руками и ногами в предсмертных
>> конвульсиях, туда ринулись из нашей колонны их вчерашние товарищи и
>> без стеснения деловито стали шарить по карманам убитых, снимать с еще
>> не остывших рук часы и сдергивать с трупов сапоги, чтобы тут же,
>> присев, за неимением скамьи, на грудь мертвеца, переобуться в новую,
>> немного лишь поношенную обувь.
>>
>> Немцы, стоявшие в сторонке возле остывавшего после стрельбы пулемета,
>> с брезгливостью взирали на эту сцену и тешили себя мыслью, что не зря
>> фюрер назвал этот народ «унтерменшами».
>>
>> Я, кадровый строевой офицер, стоял, обалдев от стыда и бессилия, и
>> горестно размышлял о том, что в самом жутком сне не мог предполагать,
>> что советские солдаты, наследники революции, которым мы годами
>> прививали нормы человеческого поведения, прожужжали им уши лекциями об
>> интернационализме, классовой солидарности трудящихся и дружбе
>> советских народов, оказались на поверку такими безнравственными
>> скотами.
>>
>> Было бы упрощением объяснить их поведение заурядным антисемитизмом или
>> ненавистью к коммунистам и своим командирам. Объяви немцы награду за
>> каждого рыжего советского солдата или за каждого низкорослого, и они
>> бы с ними проделали то же самое. Безо всякой злобы. А лишь потому, что
>> голодной утробе за это обещан кусок хлеба.
>>
>> Потеря чувства собственного достоинства или же полное отсутствие
>> такового толкает человека на подлые поступки независимо от его
>> национальности. Еще до того, как я попал в плен, когда еще надеялся
>> выбраться из окружения и отсыпался днем в стогах сена, а ночами брел
>> на Восток, к своим, я повстречал еще двух окруженцев. Два польских
>> еврея, еле лопотавшие по-русски, были мобилизованы в Советскую Армию
>> где-то Под Белостоком и теперь, когда их воинская часть была
>> разгромлена, метались, как зайцы, по чужой им и враждебной Украине в
>> поисках спасения. С их откровенно выраженными семитскими физиономиями,
>> с их еврейско-польским акцентом нельзя было сунуть носа ни в какую
>> деревню, чтобы найти что-нибудь пожевать. Они держались подальше от
>> человеческого жилья и кормились сырой свеклой, которую удавалось
>> вырыть в поле, и сухими зернами пшеницы.
>>
>> Вид у них был жуткий, когда я случайно наткнулся на них, — какие-то
>> зачумленные, жалкие существа. У меня был с собой печеный хлеб, добытый
>> в деревне, и я скормил им полбуханки, а вторую половину оставил на
>> завтра. Когда я укладывал в вещевой мешок остатки хлеба, они следили
>> за моими руками воспаленными глазами, в которых мне чудилось безумие.
>> Я велел им никуда не отлучаться и ждать меня, пока я разведаю
>> —местность и установлю наиболее безопасный маршрут. Они безропотно
>> соглашались на все, что я им говорил, и на идише, захлебываясь,
>> благодарили судьбу, пославшую им в спасители еврея без ярко выраженных
>> семитских черт и отлично говорящего по-русски. Только за моей спиной
>> могла для них замаячить хоть какая-то надежда на спасение. Без меня —
>> гибель.
>>
>> Когда я к вечеру вернулся из разведки по окрестным деревням, то не
>> обнаружил моих евреев под стогом сена, где я их оставил, тщательно
>> замаскировав вход в нору. Не было видно никаких следов борьбы. Они
>> ушли сами, не дождавшись меня. Голод лишил их разума. Желание съесть
>> вдвоем остатки хлеба, не поделившись с третьим, пересилило страх за
>> свою жизнь. И они убежали с моим хлебом.
>>
>> Через два дня, в одной из деревень, я услышал, что украинские полицаи
>> поймали двух солдат-евреев, которые даже не умели говорить по-русски.
>> Это были они.
>>
>> Пьяные полицаи не довели их до лагеря военнопленных, а прикончили по
>> дороге, устроив состязание в стрельбе по мечущимся живым мишеням.
>>
>> Уцелеть еврею на оккупированной немцами Украине было делом
>> непосильным. Немцы методично вылавливали евреев соответственно
>> инструкциям свыше, украинцы же это делали добровольно, с большим
>> рвением, стараясь опередить оккупантов и выслужиться перед ними. Не
>> буду скрывать, я куда больше опасался встречи с украинской полицией,
>> чем с немцами. Немцы не очень-то отличали, кто еврей, а кто — нет, да
>> и относились к этому равнодушно, без интереса. Их больше занимала сама
>> война с Россией. Для украинцев охота на евреев, грабеж их имущества,
>> избиение и убийство безоружных и беспомощных людей стало азартной и
>> страстной игрой, доставлявшей им большое и непостижимое нормальному
>> уму удовлетворение.
>>
>> Меня выручил восточный тип лица: не семитский, а больше монгольский.
>> Не очень ярко выраженный, смытый. Какой встречается у казанских татар.
>> Их порой не отличить от русских. Чуть-чуть скулы выдаются. И глаза
>> немножко уже. Вот так выглядел я в ту пору. Сейчас с возрастом все
>> больше пробиваются семитские черты. И ты к старости подобное
>> обнаружишь в своем лице. Гены предков сказываются даже и при полной
>> ассимиляции.
>>
>> Легенда о татарском происхождении оказалась лучшим прикрытием. Благо,
>> мне не пришлось выдумывать достоверные подробности. Последние годы
>> денщиком у меня служил казанский татарин Реза Аблаев, расторопный
>> солдат из старослужащих. Он по-татарски ни слова не знал. Вырос
>> сиротой в русском приюте под Москвой. Лучшей биографии и не придумать
>> для меня.
>>
>> Реза погиб в последних боях в окружении. Я его сам хоронил и его
>> солдатскую книжку взял с собой. Просто так. На память о верном
>> денщике, с которым прошел бок о бок все начало войны и долгое время до
>> войны.
>>
>> Попав в плен, я, не задумываясь, объявил себя татарином по имени Реза
>> Аблаев. Свои документы я заранее уничтожил, офицерское обмундирование
>> сменил на солдатское, снятое с убитого, а в лицо меня, к счастью,
>> никто в лагере не знал.
>>
>> Определили меня в татарский барак-лагерная администрация старалась
>> размежевать пленных по национальному признаку. Бараки недоверчиво
>> косились друг на друга, а это охране только и надо было: легче держать
>> все стадо в повиновении.
>>
>> Наш лагерь стоял на берегу Черного моря, куда я до войны ездил на
>> курорты. Тогда была зима, и холодный пронизывающий ветер с моря
>> донимал нас, истощенных голодом, и люди умирали как мухи. Первыми
>> умирали те, кто не имел чувства собственного достоинства и быстро
>> терял человеческий облик. Я, к примеру, сидел на том же голодном
>> пайке, что и другие, худел, усыхал, но не позволял себе подобрать
>> что-нибудь с земли и сунуть в рот. А находилось немало таких, кто с
>> помутившимся от голода сознанием ковырялись, как мухи, в кучах гнилых
>> помоев возле кухни и жадно набивали себе брюхо. И, конечно, сразу —
>> дизентерия. Таких, еще живых, охранники складывали штабелями в яму и
>> заливали известью, чтобы предупредить эпидемию. Залитые белой известью
>> трупы напоминали плохо обработанные статуи.
>>
>> Работать нас гоняли на ремонт дороги и погрузку угля в соседнем порту.
>> На голодное брюхо долго не проработаешь, свалишься по дороге и будешь
>> пристрелен охранником.
>>
>> Однажды нас выстроили на плацу. Всех, кто еще мог двигаться. Пришел
>> начальник лагеря. Моих лет, худой подтянутый офицер. По имени Курт.
>> Пленные почему-то знали его имя, но не фамилию. Имя короткое, легче
>> запомнить. А жаль. Возможно, он жив сейчас, и, знай я его фамилию, чем
>> черт не шутит, и повидаться удалось бы. Интересный бы у нас разговор
>> получился.
>>
>> Вышагивает этот Курт перед нашим грязным и рваным строем на своих
>> длинных ногах в сверкающих хромовых сапогах. Здоровенная немецкая
>> овчарка на кожаном поводке лениво трусит рядом. А чуть сзади—
>> хорошенькая пухлая бабенка. Его любовница из Польши по имени Ада.
>> Миниатюрная красотка. Брезгливо морщит вздернутый носик-дух от пленных
>> идет тяжелый. Она с грехом пополам лопотала по-русски, и Курт иногда
>> пользовался ее услугами и как переводчицы тоже.
>>
>> Остановился Курт. Остановилась собака. Остановилась Ада. Повернулись
>> лицом к строю.
>>
>> — Есть интересное предложение, — переводит Ада слова Курта. — Кто из
>> вас сапожник — три шага вперед.
>>
>> Я обмер. Сапожника освободят от изнурительных общих работ. Он будет
>> сидеть в тепле и загонять гвозди в подметки. И останется жив. Не умрет
>> от истощения.
>>
>> И тут я вспомнил, что хоть я и кадровый офицер и всю жизнь провел в
>> армии, все же имею право называться сапожником. Потому что в
>> революцию, в голодные годы, совсем еще мальчишкой был отдан матерью в
>> ученье к сапожнику и бегал у него на посылках и полу— чал тычки и
>> зуботычины, пока меня не призвали в армию. Так я сапожником и не стал.
>>
>> — Кто сапожник — три шага вперед!
>>
>> Ноги меня сами вынесли из строя. Отсчитал три шага. Замер.
>>
>> Ты — сапожник? — недоверчиво оглядел меня Курт.
>>
>> Так точно.
>>
>> — Не похож, — усомнился он.
>>
>> Проклятая офицерская выправка и тренированное спортом тело подводили
>> меня, выдавали мое прошлое.
>>
>> — Кто еще хочет назвать себя сапожником? Гляжу, еще один человек
>> несмело вышел из строя.
>>
>> Из нашего татарского барака. Одутловатый, будто у него водянка,
>> неприятный тип с дырками от оспы на широком и плоском лице. По имени
>> Ибрагим. Он больше других с подозрением косился на меня в бараке:
>> отчего, мол, я не знаю родной язык? И все похвалялся, что татары —
>> величайший народ на земле и что они — прямые потомки покорителя России
>> Чингисхана.
>>
>> Ты, сынок, запомни, если человек говорит о себе во множественном
>> числе: мы — русские, или мы — татары, или мы — немцы, так и знай —
>> дрянной это человечишко, пустой и никчемный. Свое ничтожество
>> прикрывает достоинствами всей нации. Человек стоящий всегда говорит: я
>> — такой-то и называет себя по имени, а не по национальности. А раз
>> говорит — мы, значит, за спину нации прячется. Подальше держись от
>> такого.
>>
>> Таким вот и был Ибрагим, мой сосед по татарскому бараку, тоже
>> объявивший себя сапожником.
>>
>> Больше никто из строя не вышел.
>>
>> Курт не был лишен проницательности. Он не усомнился, что мы оба
>> липовые сапожники и хотим отвертеться от общих работ. Немцы — народ
>> трудолюбивый, надо отдать им должное, и лентяев и придурков терпеть не
>> могут. Как и воров.
>>
>> — Я не сомневаюсь, — сказал Курт, и Ада перевела его слова с польским
>> акцентом, — что эти два сапожника никогда не держали сапожный молоток
>> в руках, а сделали три шага вперед с одной целью — обмануть меня и
>> освободиться от тяжелой работы. Только русские свиньи способны на это.
>> Но я вас проучу так, чтоб другим неповадно было.
>>
>> Он назвал татарина Ибрагима и меня, еврея, выдавшего себя за татарина,
>> русскими свиньями потому, что откровенно презирал нас всех и не делал
>> никаких различий. Одно стадо. На одно лицо.
>>
>> Ибрагим и я стояли в трех шагах впереди строя грязных и тощих
>> военнопленных, людей, обреченных на медленную смерть от недоедания и
>> непосильной работы. Но их смерть таилась в неблизкой перспективе.
>> Когда организм окончательно не выдержит и сдастся. Наша с Ибрагимом
>> смерть маячила перед самым носом. Курт без особого труда обнаружит
>> обман, что никакие мы не сапожники, и тогда две пули (немцы — народ
>> аккуратный и экономный и дефицитный свинец зря переводить не станут)
>> уложат нас двумя кучками грязного тряпья на краю плаца перед
>> равнодушным от отупения строем военнопленных.
>>
>> Это понимали мы с Ибрагимом. Это было написано на худых лицах наших
>> товарищей, стоявших в относительной безопасности в трех шагах позади
>> нас.
>>
>> — Вот так, — сказал Курт, по-журавлиному вышагивая перед нами в
>> высоких хромовых сапогах, начищенных до нестерпимого блеска. Сапоги
>> были хорошей работы. Не фабричные. А сшиты по заказу. Мягкие голенища,
>> как перчатки, облегали его кривоватые ноги, казавшиеся особенно
>> тонкими из-за нависавших над ними широких крыльев суконных
>> брюк-галифе.
>>
>> — Не раздумали? — с насмешкой в глазах остановился перед нами Курт,
>> игриво постукивая тростью по голенищу сапога. — Лучше сейчас сознаться
>> во лжи, и вы понесете наказание без лишних хлопот… Двадцать палок… От
>> этого не всегда умирают. А то ведь подохнете позорной и мучительной
>> смертью. Ну, раздумали?
>>
>> Я выдержал его насмешливый взгляд и мотнул головой. Мол, не отрекаюсь
>> от того, что сказал.
>>
>> Как повел себя Ибрагим, к которому подошел после меня Курт, не знаю.
>> Не глядел в ту сторону. Не до того было. Ибрагим, видать, тоже не
>> отступился, потому что Курт спиной вперед отошел от нас, чтобы лучше
>> разглядеть обоих, и объявил:
>>
>> — Слушайте все! Этих двух сапожников я помещу отдельно от всех, в
>> караульную будку, пусть подтвердят свою квалификацию. Я дам им задание
>> сшить туфли… Модельные туфли для нее, — он ткнул тростью в сторону
>> Ады, и мои глаза невольно скользнули к ее стройным ножкам, обутым в
>> открытые туфли-лодочки на высоких тонких каблуках. И то, что мой
>> взгляд засек машинально, заставило мое сердце замереть от безысходной
>> тоски. У Ады была крохотная ножка. 35 размера, не больше. И высокий,
>> высоченный подъем. Западня. Волчья яма. Гибель для сапожника. Сделать
>> что-нибудь приличное на такую ногу даже в нормальных условиях под силу
>> лишь хорошему мастеру. И даже у него мало шансов на успех. Я помнил,
>> как мой хозяин, который славился золотыми руками, при виде такой
>> каверзной ножки кривился, как от зубной боли, и чаще всего не брал
>> заказа, а если брал, то за очень высокую плату. Потому что даже он не
>> мог заранее предсказать, что получится в результате.
>>
>> Если вы действительно сапожники, а не жалкие трусливые лгуны, —
>> продолжал Курт, а Ада дословно переводила с мягким польским акцентом,
>> — то вы управитесь за неделю. Потому что вас двое. А был бы один, я бы
>> продлил срок еще на одну неделю. Ни инструментом, ни материалом я вас
>> обеспечивать не собираюсь. Это — ваша забота. Через неделю новые туфли
>> должны украсить ее ножки. Опоздание хоть на один час— расстрел. Отсчет
>> времени начинается вот с этой самой минуты.
>>
>> Курт сдвинул рукав кителя с запястья и посмотрел на часы.
>>
>> Итак, начинаем. Через неделю будет ясно, кто вы: люди или свиньи.
>>
>> И он поднял глаза на строй военнопленных. Курт бросал вызов всему
>> лагерю. Люди мы или свиньи? Кем нас считать? Я почему-то перестал
>> думать о неминуемо нависшей смерти. В моей голове носились мысли более
>> высокого порядка.
>>
>> От меня, от того, как я вывернусь из абсолютно безнадежного положения,
>> зависела честь всей этой обезличенной серой толпы. Честь армии и
>> страны, к которой мы совсем недавно принадлежали. Моя победа могла
>> поддержать дух этих уже почти сдавшихся людей и тем самым продлить их
>> существование. Мое поражение неминуемо ускорит и их конец.
>>
>> Хоть я стоял в рваном солдатском обмундировании, в душе, еще не
>> окончательно сломленной, оставался офицером, командиром и, как это ни
>> покажется смешным, испытывал чувство ответственности за судьбу других,
>> словно они оставались моими подчиненными. Я готовился постоять за
>> честь тех солдат, от которых я скрывал, что я — коммунист, что
>> я-старший офицер и, наконец, что я — еврей. Обнаружь я хоть один из
>> трех этих грехов, и они сдали бы меня в лапы гестапо: на расстрел ради
>> пачки махорки или ломтика хлеба, почитавшегося в лагере эквивалентом
>> тридцати сребреников.
>>
>> Я оглянулся на линию серых, небритых безжизненных лиц и увидел, как
>> навстречу мне загорались сочувствием и надеждой глаза. Они вместе со
>> мной приняли вызов. Но я ставил на карту голову. Они — честь. О
>> которой не все имели достаточно понятия.
>>
>> — Снимайте мерку, — распорядился Курт.
>>
>> Ибрагим не шелохнулся. Я двинулся непослушными ногами к Аде. Она
>> кокетливо вздернула выше колена юбку, сбросила туфлю и протянула ногу
>> мне. Я опустился на колени и поставил ладонь под ее теплую пятку.
>>
>> Да. Убийственный тридцать пятый размер. И необыкновенно высокий
>> подъем. Гибель. Но в запасе неделя. Что бы ни случилось, а мерку надо
>> снять. Чем? У меня в карманах даже шнурка не оказалось. И тут из строя
>> пленных кто-то бросил мне комок шпагата. Я даже не оглянулся. Приложил
>> к ноге Ады. Измерил длину стопы и завязал узелок. Затем объем. Еще
>> узелок. И так далее. Быстро. Не раздумывая. Сосредоточившись на одном:
>> запомнить порядок узелков на шпагате.
>>
>> Курт наблюдал за мной с интересом и нервно постукивал тросточкой по
>> голенищу сапога. Он тоже, как и весь лагерь, включился в эту игру.
>> Азартную игру. Где призом была моя голова.
>>
>> Конвойные отвели меня с Ибрагимом в караульную будку. Голые стены. Два
>> табурета. И шаткий дощатый пол. Как камера для смертников, ожидающих
>> исполнения приговора.
>>
>> Как только мы остались вдвоем, рыхлый, как тесто, Ибрагим безвольно
>> опустился на пол и по его плоскому, иссеченному оспой лицу потекли
>> мутные слезы.
>>
>> — Мы — погибли, — захлюпал он носом. — Я— не сапожник.
>>
>> И тут я не смог себя сдержать, наотмашь хлестнул его по морде.
>>
>> Чего же ты, гад, полез? Из-за тебя мне лишь одну неделю срока дали. А
>> так бы я две недели работал.
>>
>> Ты действительно сапожник? — поднял он на меня свои узкие щелки глаз,
>> и в них засветился почтительный восторг, словно он увидел живого
>> волшебника.
>>
>> Я не ответил. Я сдерживался, чтоб еще раз не сорвать злость на этом
>> обезумевшем от страха мешке, набитом студнем, и костями.
>>
>> — Не выдавай меня, — взмолился Ибрагим, — я тебе служить буду… Что
>> прикажешь. Ну, хотя бы чесать спину…
>>
>> Молчать! — сорвался я на уже позабытый офицерский окрик. — Слушай мою
>> команду! Хочешь прожить эту неделю — молчи, ни звука! И все, что я
>> прикажу — исполняй, не медля. Ясно?
>>
>> — Ясно, ясно… Только прикажи…
>>
>> — Вот тебе первый приказ. Пропаши носом весь лагерь, но найди
>> какой-нибудь режущий инструмент. Ножей в лагере нет. Разыщи кусок
>> стали и на камне отточи, чтоб было лезвие как у бритвы.
>>
>> Ибрагим, сопя, приволок в будку кусок ржавого железа и камень. Сел на
>> пол и начал тереть железо об камень. Как первобытный человек, трением
>> высекавший огонь. Я же подобрал на свалке парочку сухих кусков дерева.
>> Из них предстояло вырезать колодки. Без колодок туфли не сшить. Но для
>> начала нужен был нож.
>>
>> Ибрагим пыхтел, сопел. Каждые полчаса я сменял его. Всю ночь мы
>> продолжали работу при свете луны. К утру край стали сверкал узким и
>> острым лезвием, и первый луч солнца отразился от него и на миг ослепил
>> меня.
>>
>> Это был первый шаг к спасению.
>>
>> Я поспал часок-другой и приступил к изготовлению колодок. Колодки
>> делает специалист. Это вроде художественной резьбы по дереву. Нужно
>> сделать модель человеческой ноги. Да еще такой миниатюрной, как у Ады.
>> И с таким проклятым высоким подъемом.
>>
>> Никогда в жизни я ни резьбой по дереву, ни изготовлением колодок не
>> занимался. Мой хозяин — сапожник, которому когда-то я был отдан в
>> учение, тоже колодки сам не вырезал, а покупал их готовыми. Так что я
>> даже и представления не имел, как это делают. И тем не менее приступил
>> к делу. Спокойно, уверенно. Будто всю жизнь только этим делом и
>> занимался.
>>
>> Зажал кусок дерева между колен и осторожно снял лезвием желтую
>> стружку. Потом снял вторую. Стружка завивалась колечком и ложилась у
>> моих ног. Ибрагим сидел на корточках против меня и с восторгом и
>> преданностью в глазах следил за каждым движением лезвия. Как собака у
>> ног работающего хозяина. Только не повизгивал для полного сходства.
>> Правда, разок заскулил и даже облизнулся, когда увидел проступающие в
>> дереве очертания человеческой стопы.
>>
>> К вечеру в лагерь возвращались колонны с общих работ. Измученные до
>> предела пленные, еле волоча ноги, проходили в ворота за колючую
>> проволоку и не рассыпались по баракам, как делали прежде, а столпились
>> у открытых дверей сторожевой будки, в глубине которой сидел я,
>> окруженный, как пеной, желтыми стружками. Левая колодка была готова.
>> Желтая, как слоновая кость, миниатюрная женская ножка. Ибрагим вышел с
>> ней к пленным, бережно держа ее в обеих ладонях, и высоко поднял над
>> головой, чтоб побольше людей могли увидеть. Толпа одобрительно
>> загудела, и Ибрагим тут же унес сокровище в будку.
>>
>> С наступлением темноты я спать не лег. Слишком велико было
>> возбуждение. Не знаю, что испытывает скульптор, кончив высекать из
>> мрамора фигуру. Я был как пьяный.
>>
>> Кто-то принес немецкую парафиновую плошку-свечку. Среди пленных свеча
>> считалась редкой драгоценностью. Ее меняли на хлеб и махорку. Нам
>> свечу принесли безвозмездно. При ее колеблющемся свете я стал строгать
>> вторую колодку.
>>
>> Что я могу сказать по этому поводу? Говорят, что битьем можно медведя
>> выучить танцевать, а собаку считать до десяти. Так, мол, делают
>> цирковые дрессировщики. Мои руки совершили чудо. Никогда прежде этим
>> не занимаясь, я выстругал две колодки, две модели человеческих ног,
>> левую и правую. И такой красоты, такого совершенства, что встань из
>> могилы мой хозяин, обучавший меня сапожному ремеслу, он повертел бы их
>> в руках, прищелкнул языком и сказал бы:
>>
>> — Хоть в Брюссель на выставку посылай.
>>
>> Так говорил он всякий раз, когда что-нибудь вызывало его восторг. В
>> Брюсселе, как я полагаю, в те времена устраивалось нечто вроде
>> международной выставки обуви.
>>
>> — Высший класс! — сказал бы мой хозяин. Меня он никогда такой похвалы
>> не удостаивал. Потому что, пребывая в учениках, я не успел сшить ни
>> одной пары обуви. А уж изготовление колодок совсем не моим делом было.
>>
>> Можно считать, что моей рукой водил страх перед наказанием. А
>> наказание-смерть. Но я полагаю, что не только это вызвало у меня взрыв
>> творческого вдохновения. Нечто большее, чем страх перед обещанной
>> пулей. Курт, дав мне непосильную задачу, не сомневался в результате, и
>> для него это был еще один повод торжествовать над нами, беззащитной
>> серой толпой, которую он откровенно презирал, считая низшей расой. А
>> мне очень хотелось ему попортить торжество. Для меня это была
>> единственная возможность почувствовать себя человеком — царем природы
>> и восторжествовать над моим врагом.
>>
>> И весь наш лагерь загорелся тем же чувством. Даже в изоляторе, где
>> доходили дистрофики, когда туда втискивали очередной полутруп, его
>> тормошили и спрашивали, как обстоит дело с туфлями для Ады. Всякий,
>> кого не угнали на общие работы, подходил ко мне и приносил украдкой
>> кусок хрома от старого голенища или уцелевшую подметку. Из ваты,
>> надерганной из солдатских телогреек, мы сучили пальцами суровые нитки.
>> Из полена нарезали деревянных гвоздиков. Из железного гвоздя отточили
>> на камне шило. Из тонкой проволоки сделали иглу.
>>
>> Из старых подметок и голенищ я скроил заготовку и вырезал подошвы.
>> Выстругал из дерева высокие и тонкие каблучки.
>>
>> Буквально из ничего, голыми руками я не сшил, а сотворил пару женских
>> туфель, удивительной модели, прежде никем не виданной, ибо родилась
>> она в моем воспламененном мозгу.
>>
>> Первым свидетелем этого чуда был мой напарник Ибрагим. Он не верил,
>> что мне удастся выпутаться из беды и соорудить из хлама хотя бы
>> что-нибудь похожее на обувь. Поэтому, хоть и помогал мне, пыхтя и
>> постанывая, больной и отекший от голода: часами мял кожу, сучил
>> пальцами нитки из ваты, оттачивал на камне гвоздь, но глядел перед
>> собой безучастным и безнадежным взглядом, примирившись с мыслью о
>> неизбежной гибели. А когда не работал, сидел с закрытыми глазами на
>> полу, скрестив ноги, как азиатский божок, и, раскачиваясь, гнусавил с
>> подвывом то ли песню, то ли молитву. Теперь он совсем мало походил на
>> потомка отважного и свирепого завоевателя Чингисхана. До того, как его
>> угораздило назваться сапожником, он хвастливо кичился этим именем
>> перед другими пленными, нетатарами. Нынче он больше напоминал старого
>> издыхающего ишака.
>>
>> У нас оставались в резерве почти сутки до окончания недельного срока,
>> установленного комендантом. Я работал как одержимый, почти в
>> беспамятстве, лишь изредка сваливаясь на пол, чтобы поспать
>> часок-другой, и, надо полагать, со стороны Ибрагиму я казался
>> свихнувшимся от страха.
>>
>> В эту ночь Ибрагим тревожно спал в углу, всхлипывая во сне, а я,
>> согнувшись в три погибели, при слабом мигающем огоньке свечи корпел
>> над окончательной отделкой туфель, мял и натирал их, наводя на
>> хромовые бока и носки глянец и блеск.
>>
>> Уже розовело небо, когда я поставил обе туфли на пол, бортик к
>> бортику, каблучок к каблучку, острыми, переливающимися тусклым блеском
>> носками прямо к плоскому носу Ибрагима, поскуливающего по-щенячьи во
>> сне. И тут же сам уснул, провалился в беспамятство, в мертвый сон, без
>> тревог, без бреда и без радости. Пустой, выпотрошенный, бесчувственный
>> и ко всему равнодушный.
>>
>> Проснулся я вскоре. Меня разбудил истошный визг и рычание. Я разлепил
>> опухшие веки и при ясном свете — солнце уже встало
>>
>> — увидел ошалевшего Ибрагима, уставившегося на дамские туфельки и
>> по-звериному, опираясь на колени и руки, чуть не лаем выражавшего
>> обуявший его восторг.
>>
>> Должно быть, и Ибрагим в своей жизни таких туфель не видал. Он понял,
>> что спасен, что останется жив, и вопил и визжал от счастья. Затем
>> вскочил на ноги, легко, как будто не просидел рядом со мной всю неделю
>> отечным безжизненным мешком, и, схватив в каждую руку по одной туфле,
>> стал размахивать ими над головой, приплясывая и исходя гортанным
>> криком, напоминающим клекот степной птицы. И выбежал из сторожевой
>> будки. Вопя и держа за каблуки высоко над головой женские модельные
>> туфли.
>>
>> Время было как раз перед отправкой колонн на работы, и на плацу
>> выстраивались серые шеренги голодных и невыспавшихся пленных. Конвоиры
>> с собаками пересчитывали их. Как всегда, при этом присутствовал
>> комендант Курт. И его переводчица и любовница полька Ада.
>>
>> Сначала конвоиры чуть было не спустили на Ибрагима сторожевых собак,
>> когда он, приплясывая и вопя, появился на плацу. Но увидели, чем он
>> помахивал в высоко поднятых руках, и придержали рвущихся с поводков
>> собак.
>>
>> Шеренги полумертвых людей вдруг ожили, зашевелились, засветились
>> улыбками. Ибрагим бежал перед ними, пританцовывая, и в его руках
>> посверкивали на солнце, словно сделанные из хрусталя, волшебные
>> туфельки. Переливались и поблескивали, как алмазы, над пыльным,
>> утоптанным тысячами ног плацем, над грязным рваным тряпьем, в которое
>> кутались худые, как скелеты, люди.
>>
>> Курт принял туфли из дрожащих и потных рук Ибрагима. Не сказал ни
>> слова, а только кивнул солдату, и тот грубо стал подталкивать
>> растерянного татарина к строю уже готовых к выходу на тяжелые работы
>> пленных. Другой солдат трусцой побежал в сторожевую будку, пинком
>> поднял меня с пола, где я все еще лежал, и повел на плац.
>>
>> Ада уже примерила мои туфли. Ее старые туфли французского или
>> немецкого производства, одним словом, заграничные, валялись в пыли, а
>> мои плотно и удобно сидели на ее маленьких крепких ножках. Я это
>> определил по удовлетворенной улыбке, которая выдавила ямочки на ее
>> сытых румяных щечках. Завидев меня, она бросилась навстречу и на
>> глазах у Курта, у конвоиров с собаками и у серой голодной толпы
>> поцеловала меня в губы, ладонями обхватив мой затылок.
>>
>> «Вот сейчас Курт меня и пристрелит. Из ревности», — еще успел подумать
>> я, видя шагающего ко мне на длинных худых ногах коменданта. Правая
>> рука его в кожаной перчатке покоилась на черной кобуре с пистолетом.
>> Но он не расстегнул кобуру, а той же рукой, не снимая перчатки, пожал
>> мою руку и бесстрастным ровным голосом сказал, а Ада скороговоркой
>> перевела, громко и радостно, чтобы слышали все на плацу:
>>
>> — Я был неправ… назвав вас свиньей (он сказал мне «вы», а не «ты»)… Я сожалею.
>>
>> И еще раз тряхнул мою руку. А потом приложил эту же руку в черной
>> перчатке к своей фуражке, на черном околышке которой белел алюминиевый
>> череп с костями — эмблема СС, отдавая мне, пленному, честь.
>>
>> Эх, надо было видеть, что произошло в толпе пленных, неровными
>> шеренгами вытянувшихся на плацу. Слабые, изможденные, до того ко всему
>> безучастные люди зашумели, загорланили, захлопали грязными худыми
>> руками. Глаза у людей засветились гордостью и удовлетворением. Весь
>> лагерь разделил со мной мою победу.
>>
>> Колонны ушли на работу. Я весь день проспал в пустом татарском бараке,
>> и дневальные, подметавшие земляные полы между рядами двухэтажных
>> деревянных нар, приближаясь ко мне, почтительно умолкали, чтобы не
>> потревожить мой сон.
>>
>> Поздним вечером пленные вернулись в лагерь и еле живые от усталости
>> расползлись по баракам. Я уже встал, и каждый татарин, входя в барак с
>> тощим ужином в солдатском котелке, счел своим непременным долгом
>> подойти ко мне и потрепать по плечу или пожать руку. Один лишь Ибрагим
>> не подошел. Нахохлившись и ни на кого не глядя, он сидел в своем углу
>> на нижних нарах и хлебал из котелка пустую лагерную баланду. Он был
>> обижен до глубины души. Все лавры достались мне, а его угнали на общие
>> работы, словно он был совсем ни при чем.
>>
>> Получилось так, хоть я никому не заикнулся о беспомощности Ибрагима,
>> но и немцы и пленные без лишних слов поняли все и, не колеблясь,
>> отстранили его от меня, лишили его радости победы. Татары в бараке
>> подтрунивали над Ибрагимом, а он закипал злобой и лениво огрызался.
>>
>> Потом, в воскресенье, за мной пришел конвоир и повел меня мимо
>> бараков: татарских, русских, украинских, грузинских — только
>> еврейского барака не было— среди всех пленных я был единственным
>> евреем, и знал об этом лишь я один, а знай еще кто-нибудь ~ и лагерь
>> был бы действительно «юден фрай», свободным от евреев. Немец вывел
>> меня за проволоку, на ту сторону дороги, где в каменных, беленных
>> известью домиках под черепичными крышами жила охрана.
>>
>> Мы пришли к дому коменданта. Из открытых окон слышалось множество
>> голосов, мужских и женских, пронзительно верещал патефон.
>>
>> Курт встретил меня в дверях распаренный, в расстегнутом кителе, обняв,
>> как своего, и повел к столу, за которым сидели немецкие офицеры в
>> летной форме. Недалеко от нашего лагеря на берегу моря в бывшем
>> санатории отдыхали выздоравливавшие после госпиталя раненые летчики.
>> Курт устроил для них вечеринку, а чтобы мужчинам не было скучно, велел
>> Аде позвать из соседнего поселка русских девок и женщин. Теперь они
>> сидели вперемежку с летчиками, раскрасневшиеся от вина, смущенно
>> хихикали и нестройно подпевали по-русски патефону. Немцы щупали их,
>> тискали и откровенно спаивали, все время подливая им из бутылок с
>> разноцветными наклейками. У меня свело челюсти, — когда я увидел,
>> сколько вкусной еды, давно позабытой мною, громоздилось в тарелках на
>> столе, а от запахов пошла кругом голова. Почувствовал слабость в
>> ногах, вот-вот рухну в голодном обмороке.
>>
>> Ада, уже изрядно подвыпившая, завидев меня, вдруг вскочила на стул, на
>> ее ногах я увидел мои туфли, а со стула полезла на стол, чуть не
>> рухнула, но ее под— держали, вскочив со своих мест, летчики, и,
>> утвердившись на ногах, стала танцевать на столе, передвигая ноги в
>> моих поблескивающих туфельках, среди бутылок, рюмок и тарелок с едой.
>> Она, видно, имела немалый опыт в таких танцах на столе, потому что не
>> разбила ни одной рюмки. Иногда она высоко задирала ногу и потряхивала
>> ею в воздухе над головами летчиков и пьяных баб, демонстрируя всем мою
>> работу. Она поступала именно так, потому что, покрикивая по-немецки и
>> по-русски, пальцем тыкала в меня:
>>
>> — Это он… такой мастер!.. Его работа!.. Ни за какие деньги такие туфли
>> не купить!
>>
>> Летчики, чтобы удостовериться в качестве моей работы, с хохотом
>> хватали ее за ноги, и чаще не там, где были туфли, а повыше, под
>> юбкой, и громко и дружно одобряли:
>>
>> — Экстра-класс! Вундербар! Отлично!
>>
>> Курт унял шум за столом, подняв свой бокал, и сказал тост, держа левую
>> руку на моем плече, из которого я, мучимый голодными спазмами в
>> желудке, уловил, что я — не русская свинья, а настоящий мастер!
>> Талант. И что я действительный потомок древнего монгольского
>> завоевателя Чингисхана и не опозорил свою расу. Что немцы уважают
>> талант и, хотя я пленный враг, он не питает ко мне вражды, а,
>> наоборот, преклоняется, потому что талант заслуживает поклонения. Курт
>> был пьян и многословен.
>>
>> Мне поднесли выпить. К столу, естественно, не позвали, а оставили
>> стоять рядом. Я пригубил рюмку, и первый же глоток спиртного обжег мои
>> иссохшие от голода внутренности. Пить я не стал, знаками показав, что
>> у меня с животом не все в порядке. Тогда Курт и гости стали хватать со
>> стола все, что попадалось под руку: куски колбасы, жареного мяса,
>> пирожки, груши, виноград, и совать мне. Я двумя руками завернул край
>> моей гимнастерки, и они свалили туда, как в корзину, всю снедь,
>> сколько вместилось. Солдат отвел меня в лагерь, и весь татарский барак
>> всполошился, завидев, какое богатство я принес. Пленные, худущие, в
>> грязном белье, сползали с нар и, поводя голодными носами в воздухе, с
>> заблестевшими глазами окружили меня, как сказочного Деда Мороза,
>> заглянувшего по ошибке в ад.
>>
>> Посреди барака стоял дощатый стол, и, сопровождаемый тяжело сопящей
>> толпой, я подошел к столу и отпустил край гимнастерки. Куски мяса,
>> колбасы, рыбы, гроздья винограда, слипшиеся пирожки высыпались на
>> темные доски стола, и тотчас же над ними, заслонив все от меня,
>> выросла крыша из сплетенных скрюченных рук, — жадно хватавших все, что
>> попадалось.
>>
>> Стол опустел. На нем даже крошки не осталось, а счастливчики юркнули
>> на нары, подальше от голодных глаз соседей, и там, давясь, зачавкали,
>> заскрипели челюстями. Мне так и не удалось отведать ничего из того,
>> что принес. Кажется, и Ибрагиму не досталось, потому что он не вылез
>> из своего угла, когда я пришел. Он обходил меня, старался не замечать,
>> как лютого врага. А ведь я спас ему жизнь. Но этого оказалось мало.
>> Человеческая слабость. Жив остался, а сейчас подавай ему славы,
>> раздели с ним успех. Хотя, если честно взглянуть на вещи, он к нему
>> имел самое отдаленное отношение-Ревность и злоба — нехорошие чувства.
>> Опасные. От них один шаг до подлости. Ибрагим оказался способным на
>> подлость. Он донес на меня. И не немцам. А нашему, русскому, из тех,
>> что переметнулись к врагу, пошли к ним на службу и выслуживались изо
>> всех сил. Их мы опасались куда больше, чем немцев.
>>
>> Ибрагим сообщил, что никакой я не татарин, что я — еврей. Что он ночью
>> слышал, как я во сне разговаривал по-еврейски. Ибрагим спал на другом
>> конце барака и ничего не мог слышать, если б мне даже взбрело на ум
>> заговорить во сне на языке моей мамы, который я едва помнил. Потому
>> что по-еврейски в нашем доме заговаривали лишь тогда, когда хотели,
>> чтобы мы, дети, не понимали, о чем взрослые толкуют.
>>
>> Но случился феномен. Я действительно бормотал на языке, которого не
>> знал, но лишь слышал. Должно быть, от нервного напряжения, в котором
>> пребывал дни и ночи в лагере военнопленных, где я был последним и
>> единственным уцелевшим евреем. И что-то сдвинулось в моей психике, и
>> язык матери, запечатлевшийся, как на патефонной пластинке, в глубинах
>> моего мозга, вдруг ожил и сорвался с моих губ.
>>
>> Соседом по нарам был у меня черноморский моряк, попавший в плен в
>> Севастополе. Тоже татарин. Но москвич, из интеллигентов, едва
>> понимавший свой родной язык, как и я свой. Однажды ночью он меня
>> растолкал и зашептал в самое ухо:
>>
>> Ты — еврей. Во сне бормочешь по-еврейски. Я-то знаю… всю жизнь с
>> евреями жил по соседству.
>>
>> Я, конечно, стал отпираться и тоже шепотом, чтобы другие не услыхали,
>> и попробовал втолковать ему, что все это ему приснилось, что это —
>> бред!
>>
>> Моряк только грустно усмехнулся.
>>
>> — Ладно. Пусть будет так. Но в другой раз забормочешь, я тебя снова
>> разбужу. Я ведь не донесу… а другие… могут.
>>
>> И будил меня несколько раз. Не говоря ни слова. А я тоже молчал.
>> Только смотрели понимающе друг на друга, пока сон снова не одолевал
>> нас.
>>
>> Донес на меня Ибрагим, который физически не мог расслышать, на каком
>> языке я объясняюсь в сонном бреду, потому что его нары были
>> расположены слишком далеко от моих. Мой же сосед шепнуть ему об этом
>> тоже не мог. Бессмысленно. Если уж он решил заложить меня, то зачем
>> это делать через Ибрагима? За выдачу еврея полагалось хорошее
>> вознаграждение, и, уж став иудой совсем, неразумно уступать другому
>> тридцать сребреников.
>>
>> По доносу Ибрагима меня вызвали в комендатуру. Там уже околачивался
>> Ибрагим и, как только меня привели, повторил офицеру охраны, из
>> русских предателей, что я — еврей и он это опознал по моему бормотанию
>> во сне.
>>
>> — Попался? &mda